Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Ладно, со своими судьбами мы как-то справились, рассказали, что были в деревне, и обошли годы, проведенные в тюрьме. Но когда мама стала спрашивать про отца, пришлось изворачиваться. Потому что один из первых вопросов был: “А вы папу не видели?” Говорю:

– Нет, мы не видели.

– Ну, сейчас вам дали разрешение на свидание со мной. Наверное, вскоре дадут разрешение на свидание с отцом.

И потом она все время возвращалась к этой теме: когда пойдете на свидание с папой, возьмите не только еды, но и сигареты той марки, которую он любит. И добавила, что совсем уж тяжко было слышать:

– Здесь ночью все время свет горит. Наверняка и там, где папа, тоже не гасят. Я беспокоюсь: как же он засыпает. У него и так сон был плохой, помните, он днем задергивал все шторы, чтобы уснуть.

Тяжело было не заплакать. Удар по сердцу: ему ничего этого уже давно не нужно, и никакой свет его больше не беспокоит. Но, в общем, я себя держала в руках. Алла сидела немножко отстраненная, немногословная. В целом мы справились, соблюли их правила, ничего не сообщили о своей тюрьме и о папиной гибели.

Мама была счастлива, что мы повидались; узнав, что у меня растет сын, пришла в восторг: она как раз мечтала о внуке. Расстались мы на том, что будем просить о регулярных свиданиях. А через несколько дней ее внезапно отпустили из-под стражи и отправили в некое подобие ссылки. Нам, разумеется, сообщили не сразу.

Дело в том, что начиная с осени 1974 года политических заключенных стали потихоньку освобождать. Первую группу, в которую попали Эми Сяо и его жена, пустили в Пекин и даже вернули прежнее жилье. После чего началась острая борьба между разными группировками в руководстве; самую крайнюю из левых группировок возглавляла Цзян Цин – позже их назовут “банда четырех”. Они настаивали на том, чтобы освобождаемых отравляли в провинцию, а не везли в столицу, где они могут объединиться и начать мстить. И тех, кто успел обосноваться в Пекине, старались выдавить из города. С кем-то справиться удалось, а в нескольких случаях они наткнулись на сопротивление. Например, Эми Сяо с женой просто отказались куда-либо уезжать:

– Если вы нас будете выволакивать, мы станем звать на помощь!

Несколькими годами ранее такой фокус ни за что не прошел бы, но революционный задор уже утих, и от семьи известного поэта отвязались. Однако маму, которая сидела в тюрьме до последнего, не стали ни о чем спрашивать, просто доставили на вокзал, спасибо, что хотя бы дали мягкий вагон, и вывезли в провинцию Шаньси, километрах в 800 от Пекина. Выделили ей домик с двориком, подселили двух девушек-комсомолок, которые, ясное дело, должны были приглядывать за ней. Для начала там даже поселился начальник местного отделения милиции. Но мама со всеми умела поддерживать хорошие отношения; милиционер быстро успокоился и вернулся жить к себе домой.

Узнали мы обо всем практически случайно: полагалось, чтобы ссыльного в пути сопровождали не только военные или следователи, но и представители парторганизации; от факультета поехал мамин коллега, вполне порядочный человек, который скрасил ей дорогу и первые дни пребывания. Они даже поговорили по-русски, обсудили всякие приятные вещи вроде культуры и преподавания. И с этим-то человеком я вскоре оказалась на уборке пшеницы под Пекином.

Сидим на току. Перерыв. Он спрашивает:

– Инна, а ты маме написала письмо?

– Нет, жду, когда назначат новое свидание.

– А разве ты не знаешь, что она уже не в тюрьме?

– Ничего не знаю.

– Ну, они, – смутился он, поняв, что сболтнул лишнего, – сами тебе сообщат.

Но в конце концов нарушил партийную дисциплину и “сдал явку”.

Вскоре после этого меня вызвали, официально сообщили, где теперь живет мама и что можно ее навестить. Более того (“ты, Ли Инна, подумай”), если мы с сестрой захотим перебраться к ней, нам препятствовать не станут.

Я дождалась, когда у нас начнутся короткие летние каникулы. И отправилась к маме в гости – вместе с мужем и сыном. Павлику еще не было трех лет, однако он уже начинал говорить по-русски, что маму очень тронуло. Но что касается предложения, чтобы мы переехали к ней, она наотрез отказалась от такой перспективы:

– Нет-нет-нет. У тебя прекрасное положение, Алла тоже при деле, и есть шанс, что я рано или поздно попаду к вам, в Пекин. А если вы окажетесь здесь, вам будет плохо, а я никогда отсюда не выберусь.

И почти три года, до конца 1978-го, она жила в этом крохотном городке в провинции Шанси. Вскоре выяснилось, что у меня будет второй ребенок, и в голову пришла идея: отвезти Павлика к маме, пусть поживет у нее. И ей хорошо, и я справлюсь – после декретного отпуска опять будет большая учебная нагрузка, а все свободное время съедят политсобрания. К тому времени все уже выдохлись, никакого энтузиазма не осталось, но собрания продолжались с отвратительной регулярностью. На них мужчины курили, а женщины вязали, и мы в издевку называли это деление на курящих и вяжущих “борьбой двух линий”. Даже я научилась вязать, иначе выдержать скуку было невозможно.