Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Естественно, ничего за мной не было и быть не могло. Они меня помучили и отпустили, предупредив, что беседы продолжатся:

– На Праздник Весны не смейте никуда уезжать. Вызовем.

А на Праздник Весны нам давали десять дней – редкая возможность побывать у мамы.

Рассказала мужу, который через все это уже проходил. Лю Хэчжун посоветовал:

– Да плюнь ты на них. Никто в Праздник Весны работать не будет и тебя на беседу не потащит.

И я поехала, не предупредив никого и дрожа от страха: вернусь, а меня – бац, и призовут к ответу. С мамой, конечно, делиться не стала. Но муж оказался прав: никто в праздники работать не собирался, даже служба безопасности. Система начинала давать сбой.

3

А потом, в июле, произошло Таншаньское землетрясение.

О, это было страшно.

Уже светало. Наверное, часа четыре утра. Я спала очень крепко. И вдруг чувствую, что кровать трясется; спросонья решила – это муж меня будит. Открываю глаза и понимаю, что дом качается, как корабль в бурю. Потом вдруг начинает подпрыгивать. Накинув халатик, выскакиваю на улицу. Народ бежит босой, полуодетый, в чем попало; толчки продолжаются. И даже в следующие дни, когда меня, беременную, устроили получше, я ощущала, что земля подо мной ходит ходуном. Эпицентр находился почти в 300 километрах от Пекина, но неглубокое залегание. По минимальным подсчетам, 230 тысяч погибших.

Три недели нам не разрешали возвращаться в свои комнаты. Слава богу, стояло лето; мы соорудили временные навесы, под которые использовали огромные портреты членов Политбюро ЦК КПСС, хранившиеся, наверное, с начала 1950-х годов. Портреты были величиной со шкаф. Очень удобные, чтобы навесы из них делать. Я лежу на матрасе, а мне сверху улыбается лицо Никиты Сергеевича Хрущева.

Отныне на политзанятиях мало курили и почти не вязали: все сидели и обсуждали землетрясение. Рассказывали различные истории, трагические, комические. Говорильня заняла место идеологических проработок.

А 9 сентября мы явились на очередное политзанятие – во второй половине дня, но было еще светло. И вдруг по громкой связи на весь институт призывают:

– Дорогие товарищи, просим вас сейчас не расходиться. Через полчаса будет важное сообщение.

Все обрадовались перекуру, вышли. Я – вместе с очень милой преподавательницей, старше меня. Та заговорщически спросила:

– Вы уже слышали?

– Нет, – ответила я, не сразу поняв, о чем речь.

– Умер Мао Цзэдун! – прошептала она.

Мы обе были встревожены: не вернутся ли хаос, конфликты, столкновения. Только-только страна успокоилась после “культурки”, снова стало престижно изучать английский язык, улучшились отношения с Соединенными Штатами, после истории с Линь Бяо вернули старых маршалов и прежний генералитет (армия восстановилась раньше остальных институций, ее не дали до конца расшатать левакам). А теперь что? Китай уже стоял на грани гражданской войны, когда в 1968–1969-м между хунвейбинами происходили боевые столкновения. В Пекине были просто стычки, в том числе на стадионе, а в некоторых провинциях военные гарнизоны стали раздавать оружие связанным с ними группировкам. Пулеметы, автоматы, даже порой гранаты и самодельные танки. Было очень много жертв. Сколько именно, до сих пор никто толком не знает.

А через несколько дней произошло то, что официально называют “разгром банды четырех”.

Поначалу не было никаких сообщений в прессе, но чуть ли не на следующий день после ареста Цзян Цин заходит к нам сосед-преподаватель, из бывших правых, осужденных в 1957 году, которых постепенно стали допускать до работы:

– Произошло нечто важное. – И выразительно молчит.

Я уклончиво спрашиваю:

– А в какую сторону?

– В сторону, скорее, положительную для вас.

И лишь через несколько дней было заявлено, что арестовали “банду”.

Народ возликовал, высыпал на улицы.

Конечно, жизнь стала восстанавливаться не сразу, не быстро. Я успела съездить к маме, прожила у нее весь декретный отпуск, родился Дима… И лишь в 1977 году мне посоветовали обратиться по маминому поводу в орготдел ЦК: время пришло, там сейчас другая атмосфера. Меня и впрямь хорошо приняли, пожилая женщина ласково предложила:

– Садись, девочка, рассказывай, что у тебя накопилось. Можешь выплакаться, выговориться.

Выслушав, пообещала: “Постараемся сделать все, что от нас зависит”.

Но продолжались внутренние трения: с одной стороны, действовал настроенный на перемены орготдел, с другой – так называемые следственные группы на уровне ЦК. Кто кого перетянет. И через несколько дней мне позвонила эта женщина со словами: “Сейчас ничего не выходит, но ты, Ли Инна, не теряй надежды”.

Ну, не терять значит не терять. И тут произошло знаковое событие. Будущего генсека Ху Яобана, реабилитированного при поддержке Дэн Сяопина, назначили заведующим орготделом ЦК. Орготдел стали называть “освобожденной территорией”. Помню, Ху Яобан сказал во время какого-то выступления, что интеллигенция – это часть рабочего класса. Сейчас это звучит, мягко говоря, стерто. Но тогда мы были в полном восторге, потому что это давало нам шанс. Ведь “культурная революция” учила тому, что интеллигенция – прошу прощения, дерьмо.