Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

И тогда сын поэта, Витя Сяо, который учился с сыном Ху Яобана, посоветовал: напиши еще одно письмо.

Нравы, как я уже рассказывала, были тогда простые: я свободно явилась в дом Ху Яобана и передала письмо через его невестку. Был вечер субботы, когда я отдала письмо; уже в понедельник он подписал бумагу с разрешением Ли Ша вернуться в Пекин и здесь ожидать окончательного решения вопроса. Неслучайно сейчас в Китае большинство людей питает к нему теплые чувства: он реабилитировал всех, кого мог. И прямо в понедельник вечером мне начали звонить из орготдела. Домашних телефонов не было ни у кого, только на работе. А я уже ушла из кабинета. Дозвонились до меня во вторник утром и велели немедленно ехать в ЦК, где сообщили, что есть письмо, подписанное Ху Яобаном, но разрешение пока неофициальное. Быстро собирайтесь, поезжайте к маме, но секретно: как бы чего не вышло.

Тем не менее поехала я не одна, а с мужем и заместительницей декана – она, что называется, “от организации”. Мы с ней сразу же отправились оформлять бумаги на переезд в Пекин, а мой муж Лю Хэчжун прямиком к маме. Тут же все зашевелилось, даже заглянуло местное начальство, предложило помощь в сборах, но не только.

– Не хотите на прощание посмотреть достопримечательности? Мы вам машину дадим.

Дают – бери. Подогнали что-то вроде джипа старого военного образца. А эта местность считается родиной известного исторического деятеля, полководца Гуань Гуна, которого впоследствии “возвели” в ранг божества, – сначала он стал почитаться как бог войны, а потом и как бог богатства. Его статуэтки, фигурки стоят во многих храмчиках. Заколоченные на время “культурной революции”, они в 1970-х всё еще были закрыты, однако нам позволили прогуляться по храмовой территории. В общем, мы почувствовали, что постепенно возвращаемся к прежней жизни. И да, нам купили билеты в мягкий вагон!

Павлик был маленький. Когда он услышал, что мы поедем в мягком, то сказал: “Бабушка, я не хочу в мягком. Мы там провалимся”.

4

К моменту возвращения в Пекин мама уже знала о смерти отца. Я долго не могла решиться на разговор с ней – понимала, что она не хочет верить в плохой финал и всюду ищет признаки надежды. Например, в домике, который ей был выделен в провинции, стояла большая двуспальная кровать. На самом деле, просто потому, что китайцы любят большие кровати. Но мама мыслила иначе, в русской логике: раз двуспальная, значит, она будет не одна. Или другой пример. Ей прислали со склада одежду, привезли чемодан. Когда она его открыла, там сверху лежали отцовские брюки: по ошибке сунули. А мама решила, что они уже готовятся к его возвращению.

Я все оттягивала и оттягивала. И меня подтолкнула жена Эми Сяо, Ева. Мы с Лялей в очередной раз пришли к ним в гости, и она меня спросила в лоб:

– Инна, мама что, до сих пор не знает, что отца нет в живых?

– Не знает.

– Почему ты ей не скажешь?

– Они сказали, что они сами сообщат.

– Ты, Инна, им не верь.

И рассказала, что у них была знакомая немка в Москве; муж ее, китаец, пропал во время сталинских репрессий. Никто ей ничего не сообщал, после 1949 года она даже приезжала в Китай, пыталась навести справки, и тоже – фигура умолчания. Лишь когда начались реабилитации, она поняла, что его нет в живых. Через долгие-долгие годы. И это был для нее двойной удар: известие о смерти и сознание, что столько лет было отдано ложной надежде.

– Так что ты обязана маме все объяснить. Больше некому.

И как раз на Праздник Весны 1976 года, когда я наперекор всему поехала к маме, я решила, что все ей скажу. В один из первых вечеров осторожно завела разговор:

– Мам, ты хочешь знать правду об отце?

– А тебе что-то известно?

– Мам, я должна сказать тебе: его нет в живых.

Пауза. Мама никогда не плакала.

– И давно?

– Он погиб 22 июня 1967 года.

То, что это было так давно, стало для нее дополнительным ударом. Она отвернулась к стене. Очень долго молчала. А потом говорит мне:

– Я в общем-то уже это чувствовала.

Конечно, она же умная женщина, не могла не догадываться, но вопреки всему надеялась, мечтала, что на старости лет они с отцом будут все-таки вместе. Многие старые товарищи папы были реабилитированы; уцелевшие жили, как правило, долго. В любом случае, как говорила мама, если бы он дотянул до оправдания, то уходил бы из жизни с совсем другим чувством.

5

В ноябре 1978 года состоялся пленум ЦК, после которого реабилитация жертв “культурной революции” стала необратимой. Но за полную реабилитацию Ли Лисаня пришлось еще повоевать, поскольку политика “освобождения” встречала мощное сопротивление. К нам приезжали люди из орготдела, пытались согласовать заключение по делу отца. Мы были возмущены: они хотели сохранить формулировку, что он нарушал партийную дисциплину, то есть маме секреты разбалтывал. А главное, настаивали на фразе: “Умер по болезни”. Какая болезнь?!