Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Были молодые ребята, которых со школьной скамьи отправили в деревню, на нашу китайскую целину: они после “культурки” вернулись в Пекин, без высшего образования, без ремесленных навыков. Ничего не оставалось, как пуститься в бизнес. В самом бойком районе, возле вокзала, стали чай продавать; дело пошло, открылись чайные… Другие стали мотаться на границу с Гонконгом, челноками. Появился центр контрабандной торговли на юге Китая, город Вэньчжоу. Напротив – Тайваньский пролив. Вэньчжоуские рыбаки выходили в море, но не ловили рыбу, а встречались с тайваньцами и меняли всё на всё. Особенным спросом пользовались старые серебряные монеты начала ХХ века, большие, с изображением Юань Шикая, который тщетно попытался стать императором. Монет этих было много на руках у населения, но у нас они никому были не нужны. И китайские рыбаки меняли мешочек монет на мешок дешевых кварцевых часов тайваньского или гонконгского производства. Перепродавали часы втридорога, так что никто внакладе не остался.

В конце 1980-х из деревни люди потянулись в город. Женщины нанимались, как сейчас говорят, в домашние помощницы, а по-простому – в прислугу. Мамин дом не стал исключением; она теперь жила в китайском “Доме на набережной”, где в каждой квартире в “культурку” кто-то сидел, а то и двое, и трое. Подсчитали, что, если сложить тюремные сроки жителей этого дома, получится девятьсот лет. А в отличие от хрущевской реабилитации, в Китае после возвращения из тюрем и ссылок всех дееспособных восстановили в прежних должностях, да еще и выплатили деньги за отсидку. То есть они опять могли себе позволить домработниц.

С другой стороны, нарастала инфляция; зарплата за ней не поспевала. Даже я, которая неплохо получала, тоже чувствовала себя ограниченной. Стали разрешать выезд за границу, но у большинства людей не было денег на это (хотя появился черный рынок валюты). Пока наши челноки мотались в Гонконг, в Китай зачастили поляки. Образовался палаточный рынок, в центре нового посольского квартала, и действовал там многие годы. Потом поляки как-то враз исчезли, и на смену им пришли русские челноки – в самом конце 1980-х – начале 1990-х годов.

8

В 1970-е на главной улице появилась стена, которая отгородила замороженную стройку; стену использовали для дацзыбао, Мао Цзэдун называл это “большая демократия”. Демократия кончилась тем, что парня, который написал и разместил на стене текст против Дэн Сяопина, посадили, а стену снесли то ли в 1981-м, то ли в 1982-м. Его впоследствии объявили первым китайским диссидентом, разрешили выехать в Америку на лечение, где он благополучно растворился.

Мы с мамой были изумлены тем, что почти у всех наших знакомых, особенно преподавателей, вдруг нарисовались родственники за границей. У кого-то в Англии, у кого-то в Америке, у кого-то в Японии, у кого-то в Гонконге. А у одной нашей коллеги даже на Берегу Слоновой Кости: ее сестра жила на Тайване, муж был бизнесменом, и они решили перебраться на берега Гвинейского залива. Те, кто ехал в Америку, могли отсутствовать до полугода, им давали отпуск; считалось, что это так далеко и так непросто… На Тайвань, конечно, не пускали. Но с тайваньскими родными все встречались на нейтральной территории, в Гонконге, который был тогда еще британским.

Только в советское посольство мы не смели ходить до последнего; СССР не Америка, с ним отношения были ужасные. Единственное, на что мы решились, – купить антенну, которая принимала советское телевидение. Такие антенны называли “пушки”: они имели вид спиралей, накрученных на стержень. Нужно было вызвать мастера, поймать правильный градус наклона, закрепить на балконе и принимать картинку. Но еще до этой самой “пушки” мы смогли прорваться сквозь телевизионные границы: одна наша молодая знакомая работала в госкомитете по делам спорта и отвечала за то, чтобы записывать с помощью (японской, скорее всего) техники иностранные спортивные передачи. Не было никаких иностранных тренеров, мало возможностей участвовать в международных соревнованиях, поэтому спортсмены учились по записям. И как-то она предложила:

– 7 ноября – воскресенье. Когда в конторе никого не будет, приезжайте, вместе посмотрим парад на Красной площади.

Подхватились мама и Алла, я взяла своих детей, засели в ее кабинете и с восторгом смотрели парад.

А когда к Эми Сяо приехал старший сын, который жил в Москве, мы тоже решили: пора. Тем более что наши московские родственники разыскивали маму, даже в Красный Крест обращались. И наконец добыли адреса, стали с нами переписываться. Мы договорились, что для начала съезжу я – и началось оформление загранпаспорта. Я десять месяцев его ждала, а потом еще десять – когда моему двоюродному брату Толе оформят вызов на меня. Через двадцать месяцев (уже Андропов успел воцариться) я заявилась в посольство – с паспортом и с приглашением.

В консульском отделе тишина и благорастворение воздухов, ни одного посетителя. Диван, кресло; помещение отгорожено от других комнат стенкой. Сидят какие-то девушки за столиком, только что чаи не гоняют. Я спрашиваю: