Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

В следующий раз я отправилась в Москву в составе официальной делегации. Работа была закончена, до отлета оставался целый день, и руководитель делегации отпустил меня: “Можешь навестить родных, друзей, главное, к выезду в аэропорт не опоздай”. Я была просто счастлива! Посетила три – четыре семьи. Но, куда бы я ни приезжала, всюду появлялся какой-нибудь незваный гость. В одном доме вдруг ни с того ни с сего зашла соседка. В другом заглянул молодой друг сына. Причем хозяева и сами удивлялись, а чего это вдруг. Видимо, за мной шли по пятам, отслеживали мои передвижения, хотя скрывать мне было нечего.

2

Мальчики мои ходили в китайский детский сад, после него – в китайскую школу, но я все делала для того, чтобы сохранить для них оба языка. Не только и не столько потому, что заботилась об “идентичности” (такого слова мы тогда не знали), но прежде всего потому, что человек, полноценно владеющий двумя языками, на мой взгляд, интеллектуально состоятельней. Я всегда вспоминала, что в дворянских семьях, где были гувернантки – француженки, англичанки или немки, дети даже в отрыве от языковой среды становились билингвами. Так почему я не могу выступить в двойной роли для собственных сыновей? В роли китайской матери и русской гувернантки? Когда родился Павлик, я предупредила мужа, что каждый из нас будет говорить с ним на своем природном языке; муж осторожно спросил: “Может быть, ограничимся семьей? А где-то вне дома по-русски не нужно?” Я ответила: “Посмотрим”. Да, тогда это не одобрялось, но я не сдавалась, и мне это сходило с рук.

Правда, случилась неприятная история. Общежитие Бэйвая успело превратиться в коммуналку с большим коридором, в который выходят двери, и общей кухней. Комнаты не запирались; Павлик носился по коридору, запросто забегал в комнаты, играл на кухне. А тут мы сходили в ресторан “Москва”, который заново открылся после “культурной революции”, и это произвело на трех-летнего Павлика такое большое впечатление, что он все время повторял по-китайски: “Москва, Москва! Я москвич, я москвич!” Кто-то из соседей настучал. Через несколько дней меня вдруг вызывают в партбюро факультета, хотя я в партии не состояла. Начинается унылая беседа о том, как правильно воспитывать сына, чтобы у него преобладали патриотические чувства. Не особенно влетело, но некое внушение мне сделали.

Но год от года положение с русскими – и русским – в Китае улучшалось: мы, китаруски, стали собираться вместе, устроили подобие воскресной школы для детей, проводили дома новогодние елки. А в 1989-м я Павлика и Диму привезла в СССР, отдала в здешнюю школу и задержалась в Москве на шесть лет, вплоть до 1995 года, пока Дима не пошел в университет. Я даже думала, что стоит получить вид на жительство, но для этого где-то нужно было прописаться, а родственники, скажем мягко, очень трепетно относились к идее прописки, тем более что у меня два сына. В общем, поняла, что лучше не затевать это дело.

Кстати, в тот самый момент, когда мы пересекали с детьми китайско-советскую границу, я сказала им:

– Ребята, мы едем в Москву. Вы будете там целиком в русской среде. Но я не хочу, чтоб вы забывали китайский язык. Давайте договоримся так. Мы всю жизнь дома говорили по-русски, а с этого момента будем говорить только по-китайски.

И все годы, пока я была с ними в Москве, мы следовали этому правилу. Вернулись в Китай – снова стали говорить по-русски.

3

Так что путч 1991-го я прожила в России. Все эти дни у меня гостила подруга, которую я уже упоминала, полуангличанка, получешка Яна; ее мама преподавала английский в Пекине, а Яна училась в советской школе, пока не уехала в Англию, где окончила Оксфорд и стала византинисткой. Я помню все – “Лебединое озеро” по телевизору, дрожащие руки Янаева. Подруга металась, она же девушка активная, не могла остаться в стороне; кому-то звонила, узнавала, что там, в Белом доме, предлагала помощь, что-нибудь привезти, передать. Один раз меня притащила к Белому дому, оцепленному со всех сторон… А меня накрыл настоящий ужас – я же видела пекинские события 1989 года, знала, чем подобная история может кончиться. Тем более что мы жили в районе “Динамо”, слышали, как шли танки ночью к Белому дому. Стала лихорадочно думать, куда же срочно уехать – клетка может захлопнуться, мы такое уже проходили. В Китай возвращаться пока не хотелось; подруга, тоже китаистка, звала к себе в Ригу. В крайнем случае поеду к ней. Или куда?

А 1993-й… Я переживала больше за детей. Потому что я сидела дома и смотрела по телевизору, трагедию давали в прямом эфире. А мальчишки пошли в школу. Возвращается Дима. Позже обычного, возбужденный.

– Мама, а я все видел!

– Что ты видел?!

– А мы поехали в тот район, залезли на крышу. И с крыши смотрели.

– А Павлик где?

– Не знаю. Наверное, тоже там.

Вскоре, слава богу, Павлик возвращается в состоянии эйфории.

– Мам, а я там был. Я под мостом лежал. У меня пули возле уха свистели.

4

А теперь пришла пора вернуться из 1993-го в 1989-й и коснуться сюжета, о котором до сих пор трудно говорить.