Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

У нас считается, что было разжигание извне. Как раз в разгар протестов состоялся официальный визит Горбачева в обстановке небывалой открытости – и всем иностранцам позволили вести репортажи с места. Предполагалось, что торжественная церемония в честь дорогого гостя пройдет на центральной площади: он главный, она главная – как же иначе? CNN установил антенну для прямой трансляции непосредственно на Тяньаньмэнь. Церемонию из-за протестующих перенесли, но антенна осталась, журналисты поселились рядом, в гостинице “Пекин”, других отелях. И вели постоянные репортажи, поднимая градус протеста. Апогеем событий стало применение военной силы против “контрреволюционного мятежа”. Это, конечно, самая тяжелая страница в жизни людей моего поколения. Как минимум одна из самых тяжелых. Хотя, как вы уже знаете, я много чего в этой жизни повидала.

В ту страшную ночь я была у себя в кампусе. Все мы собрались на институтском стадионе; кто-то на велосипедах мотался в город и обратно, докладывали обстановку. Оба сына были со мною. Но до нас доходили слухи, что основные потрясения происходили именно на той улице, где живет моя мама, их бабушка Елизавета Павловна. Дом номер 22. Наутро мы первым делом отправились туда, к маме. Слава богу, она была цела и невредима.

Много чего было в истории народного Китая, но такое впервые. Я до сих пор не готова вспоминать детали. Для китайской интеллигенции, разумеется, сильнейший шок. Но, знаете, что помогло нам выйти из этого шока? События в СССР, его самораспад. Большинство пришло к убеждению, что в Китае все могло пойти гораздо хуже. Китайцы, которые приезжали потом в Москву, сокрушенно говорили:

– Здесь ситуация, как у нас в “культурную революцию” плюс три года наших трудностей.

Три года трудностей для китайцев – это когда у нас был голод после народных коммун. А “культурная революция” – это прежде всего хаос. Китайское государство вышло победителем, и интеллигенция с этим смирилась.

6

С начала 1980-х многие молодые люди старались уехать за границу; появились государственные программы, с помощью которых можно было поступить на учебу в западные, прежде всего американские университеты; частным образом в эмиграцию устремились дети элиты. Дэн Сяопин тогда сказал: пусть уезжают, даже если большая часть останется, все равно многие вернутся, на пользу Китаю. Не все этому поверили, потому что в глобальную державу Китай стал превращаться лишь на рубеже 2000-х, а в начале 1990-х был серьезный спад. Санкции со стороны мирового сообщества обернулись кризисом в экономике. Самый неприятный период я провела в Москве, своими глазами не видела, но друзья приезжали и жаловались на гнетущую атмосферу. Надо отдать должное Дэн Сяопину, он сумел развернуть страну в сторону реформ и остановить леваков, которые после 1989-го подняли голову, стали требовать возврата к плановой экономике.

И тут я скажу неожиданную вещь. “Культурная революция” обернулась множеством ужасов, в том числе для меня лично. Но при этом, выражаясь казенным языком, она раскрепостила не только молодежь, но даже старшее поколение, к которому принадлежал тот же Дэн Сяопин. Люди, включая партийных лидеров, перенесших репрессии, стали думать по-другому, разорвали с косной традицией, поняли, что нужно многое менять. А что менять, как менять, до какой степени менять – это уже, конечно, зависело от их выбора и готовности.

И когда китайские реформы все-таки начались, это людей успокоило, они почувствовали, что есть шанс, – потому что долгое время в обществе царило разочарование. Люди, почти как в России, говорили, что никакой надежды нет, “в этой стране ничего хорошего не будет, надо валить”. А потом поверили, что и здесь можно жить. Поэтому и не было, я бы сказала, сильной волны антикоммунизма. Вопрос состоял не в том, сметать все или сохранять все, а в том, как именно меняться, до какой степени, за счет чего. Китайцы же, как я уже сказала, прагматичней русских. Для них идеологические формулировки не так важны, как приемлемый уровень жизни; хоть горшком назови, только в печь не сажай – даже странно, что эта пословица родилась в России, а не в Китае. В понятие “китайской специфики” можно вложить все что угодно, она готова принять все, что работает.

7

Мама ко мне приезжала обычно месяца на два. Могла бы и подольше пожить в Москве, я уговаривала ее остаться хотя бы на полгода. Но родственники так болезненно реагировали на происходившее в 1990-е, настроение у них было такое паршивое, что большого желания общаться с ними не было, так что мама стремилась обратно в Китай. В конце концов и я решила, что пора вернуться, и меня снова приняли на то же место в институт, который к этому времени стал университетом.