Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Павлик при этом в Москве поступил в ИСАА, на японский, но не закончил, решил заняться бизнесом. И мама, и я были против, призывали его доучиться; только он ни в какую. Тогда я сказала достаточно жестко: если бы ты учился, я бы тебя содержала, а теперь давай сам. И он ушел в самостоятельную жизнь, в итоге все равно вернулся в Пекин. Надо сказать, что здесь он нашел свое призвание, стал одним из лучших синхронистов Китая. И теперь благодарит бабушку и меня за то, что мы дали ему русский язык. И Дима, окончивший в России ВГИК, тоже приехал в Пекин; теперь снимает кино и продюсирует, часто работает в совместных китайско-российских проектах.

С мужем, отцом Димы и Паши, я начиная с 1980-х годов стала чувствовать культурный разрыв. Мы не ссорились, но между нами росла стена недопонимания. Эмоционально тоже расходились дальше и дальше. Но дело кончилось не разводом, а кончиной Лю Хэчжуна: он умер в конце 1993 года, многолетний гепатит перешел в стадию цирроза. Я потом много лет была одна. А в 1998 году появился на горизонте Владимир Вениаминович Агеносов, известный московский литературовед, он приехал к нам в университет на семестр читать лекции о литературе русского зарубежья. В Китае ничего о ней не знали, я пришла послушать тоже, для общего развития. Стали общаться на лекциях, после них… Все-таки в нашем возрасте не так быстро, не стремительно развиваются отношения.

Через несколько лет, когда я была по делам в Москве, рассказала, как женили Диму, кстати, на киевлянке, как проходила свадьба, сколько было человек, Владимир Вениаминович чуточку подумал и сказал:

– Мы не будем на нашу свадьбу приглашать столько народу. Мы сделаем что-нибудь скромненькое.

– Это что? Предложение?

– Ну, можешь считать предложением.

Теперь нужно было пройти процедуру бракосочетания. Мы решили это сделать в Пекине. И тут выяснилось, что в Китае есть отдельный загс для браков с иностранцами, требующий справку из посольства, чтобы не было двоеженства. Владимир Вениаминович прилетел, мы явились в консульский отдел российского посольства, там сидела некая дама, которая до этого работала в Звездном городке в определенном отделе. Она стала изучать штамп, поставленный в СССР, и обнаружила, что в милиции забыли вписать дату.

– Да вы за это время могли двести раз жениться.

(Это было сказано при мне.)

Но мы задействовали знакомых и, в общем, выкрутились.

Накануне заключения этого брака Агеносов приехал в гости.

Входит в квартиру и прямо на пороге гостиной вдруг встает на одно колено перед мамой.

– Елизавета Павловна, хочу просить у вас руки вашей дочери.

Я стою рядом как дура, не понимая, что происходит. Мама тоже обалдела:

– Вставайте, вставайте. А что я должна делать?

Тут подсуетился муж моей сестры Валера:

– Елизавета Павловна, благословить надо.

А чем?

У мамы в гостиной стояла декоративная икона, по-моему, Казанская Божья Матерь. Вьетнамской работы, с инкрустацией на красном дереве. Валера сует ей в руки икону. И мама так, очень неумело, нас благословляет.

Нужно понимать, что мама, во-первых, не была религиозна; во-вторых, в Китае никогда не было единой религиозной традиции, а были размытые верования. Китайцы могут и сейчас пойти в любой храм помолиться, им по большому счету все равно (за редким исключением). Даосский годится, буддистский тем более. Главное, что у китайца есть конкретная цель, прагматическая: попросить удачи, помощи в серьезном деле. Правда, сейчас появляются интеллигентные ребята, которые уходят в буддистские монахи – буддизм получает вторую жизнь; расширяет свое влияние и христианство. Среди прочего потому, что “культурная революция” расшатала и перемешала все традиции.

Более того, я считаю, что реформы стали возможны благодаря “культурке”, потому что она сломала все прежнее. И архаический менталитет, и партийные структуры, и привычные идеологические скрепы, расчистила почву для любых перемен. Для любых, в любую сторону – и хорошую, и плохую. Правда, начиная с 1990-х годов у нас стали спускать на тормозах все обсуждения “культурной революции”. Мне кажется, это привело к тому, что растет поколение, которое создает новый миф о 1950–1960-х годах, само себе рассказывает сказку о том, что это было царство справедливости, не было богатых, бедных, социального неравенства, всё не как сейчас. Самые радикальные в сетях постоянно призывают решать все проблемы с помощью второй “культурной революции”. Это очень страшно, в отличие от грустной сказки о прекрасных старинных помещиках, которую придумали для себя разочарованные жители села Студёнка в первой половине 1990-х.

8

Что касается того, кто я в итоге этнически и культурно – русская или китаянка… Был у меня китарусский период, был китайский, сейчас я нахожу такой ответ: я китаянка с русским уклоном. Было время, когда две мои этнические половинки вступали в конфликт. Слава богу, сейчас я нашла какую-то гармонию. Оказалось, что мне удобно сидеть на двух стульях: если я оказываюсь заперта в одной культуре, я начинаю задыхаться.