Мы потрепались немножко с невесткой и ушли. Никто не поинтересовался, кто это заявился в дом генсека в тот самый момент, когда у него в гостях председатель; как-то все просто было. Правда, простота продержалась недолго – может быть, пять лет, может быть, семь.
Так мы и получили квартиру в новом доме на главной улице Пекина. Пришли осматривать жилье и никак не могли заставить себя уйти. Даже консьерж поднялся посмотреть, что мы там так долго делаем.
Примерно тогда же мы с мамой читали “Крутой маршрут” Гинзбург, где она описывает, как вышла на вольное поселение где-то в Магадане, снова увидела унитаз в доме и почувствовала приступ настоящего счастья.
Отставание Китая – интеллектуальное, технологическое, экономическое – ощущалось тогда очень остро. Кто-то из китайцев с завистью сказал: “Мы столько перенесли потрясений, а Советский Союз все эти годы, как огромный корабль, упорно и твердо шел вперед”. Жители тогдашнего СССР вряд ли с этим согласились бы, но тут смотря с чем сравнивать.
Нужно понимать, до какой степени убожества нас довели плановой экономикой, “культурной революцией”, кампаниями и экспериментами. Карточная система, включая хлопчатобумажные ткани, трикотаж, носки. Я всем говорила: “Как хорошо, что у нас есть старые запасы одежды”. Села за швейную машинку, стала что-то перешивать для себя, детям шить. С едой тоже были проблемы – в месяц давали килограмм мяса, плюс можно было покупать немножко мясного фарша. Яйца – нормированно. Заходишь в магазин, он совершенно пустой, как в России на излете перестройки. Стоят продавщицы болтают, делать им нечего. Даже овощей не было. Просто истерический смех.
И вдруг в начале 1980-х коммуны исчезли; крестьяне стали выписываться из них. Их попытались задавить, но Дэн Сяопин крестьян поддержал, после чего они мгновенно разбежались, перешли на семейный подряд. На следующий год весной вдоль главной улицы Пекина, практически на мостовой, появились развалы: крестьяне привозили на тележках зелень, овощи и сами продавали. Еще через год торговлю упорядочили, запретили ее на главной улице страны, вместо этого устроили оптовые рынки, появились посредники… А поскольку Китай сделал ставку на экспорт, в магазинах стали продаваться какие-то остатки от него. Экспортные наряды, конечно, были симпатичнее и, как ни странно, дешевле обычной одежды. Так постепенно все и пошло.
Когда стали отменять карточки, народ реагировал нервно, опасаясь, что опять обманут. Объявили, что с такого-то дня отменят карточки на ткани; накануне люди бросились в магазины и отоварили все карточки. Приняли решение отменить карточки на мясо (и на всякий случай накануне продлили работу магазинов до полуночи) – покупатели смели с прилавков всё.
То же и с модой. Когда-то я тщетно пыталась найти себе хоть что-нибудь приличное, нестандартное к свадьбе. А теперь появились пижоны, носившие брюки клеш и большие темные очки с неснятыми наклейками. Отпускали длинные волосы. Те, кто мог себе позволить, ходили с огромными японскими магнитофонами. Появились частные парикмахерские, в диких халупах, недалеко от нашего университета; забегаловки, харчевки, ресторанчики. Очень быстро, очень успешно – среди прочего потому, что власть не придиралась, смотрела сквозь пальцы на все, включая антисанитарию. Хочешь зарабатывать – вперед и с песней.
А маме все-таки восстановили статус иностранной специалистки, вместе со всеми положенными льготами. В частности, у нее теперь была книжечка, с которой можно было ходить в так называемый магазин “Дружба”, который открыли еще в 1950-е для советских специалистов, позже – для всех иностранцев. Он работал даже в годы “культурной революции”, но туда пускали на основе фейсконтроля. Если человек похож на иностранца, то у него даже не спрашивали документы. Семейство Эми Сяо пользовалось этим, но в результате влипло в неприятную историю. Младший сын поэта попался на том, что покупает игральные карты, которые в “культурную революцию” запретили. А он был просто молодым рабочим на заводе и, пользуясь “смешанной” внешностью, приобретал колоды для дружков-приятелей. В итоге его отследили, вызвали милицию. И на этом путь в “Дружбу” был ему заказан.
Менялось отношение к деньгам. С 1949-го до конца “культурной революции” пропаганда твердила, что мы работаем не ради денег, а ради идеи, и почти все в это верили. Сколько платят, столько и платят. С другой стороны, китайский крестьянин всегда был прагматичен, да и культ богатства существовал веками. И как только Дэн Сяопин сказал “обогащайтесь”, народ зашевелился, люди бросились зарабатывать. Мы, интеллигенция, конечно, очнулись последними.