Русский Хоррор

Ее не могло не быть в жанровой литературе того времени. В начале XX века работа с пугающими образами на бумаге подразумевала описание чего-то эфемерного и, в то же время, близкого человеку. Например, разрушающих душу демонов, что были востребованы у читающей публики из-за моды на декаданс. Изображать же душевные проблемы было модно именно в негативном ключе, представляя их как тяжелые, поглощающие сознание болезни. Это были первые ласточки рождающегося психологического триллера.

Отметим, что психологический триллер формировался отнюдь не как жанр. Первые истории той поры о психических отклонениях воспринимались не как отдельное направление мрачной литературы. Но как злободневные драмы о тяжких терзаниях душ. Того требовала мода декаданса. И русский психологический триллер в начале своего созревания был всего лишь настроением начала XX века, когда писатели закладывали фундамент жанровых традиций, не зная, во что те оформятся впоследствии.

В популярном для того времени ключе писал А. Чаянов. Его «Встречи под Новодевичьем» производили нужный триллеру саспенс намеками на присутствие среди героев чего-то пугающего и, одновременно, невидимого. Жанровое напряжение и тревога ощущалась читателем благодаря депрессивным настроениям действующих лиц. В некоторых произведениях фаталистичность их мироощущения подчеркивалась хождением героев по краю. Как, например, в повести «Венедиктов», сюжет которой был выстроен вокруг игры колдунами в карты на души живых людей. Тема рокового влияния азартной игры на жизнь человека раскрыт Чаяновым также в «Приключениях графа Батурлина», напоминающих классический пушкинской хоррор «Пиковая дама». Но чаяновские истории все-таки родственны психологическому триллеру, что легко понять по противоречивым характерам героев-меланхоликов.

Распространяясь на всю литературу начала XX века (жанровую в частности), психологически напряженная манера изложения не исчерпывалась темами псих. отклонений. К атмосферно тяжелым рассказам того времени относится, к примеру, «Вымысел» (1906) Зинаиды Гиппиус. Ее герой Политов рассказывает, как в молодости встретил молодую женщину с глазами дряхлой старухи. Прекрасную и отталкивающую одновременно. Знакомый художник сообщил ему, что девушка – графия и автор депрессивных картин. Испытывая к ней пленительный ужас и страстный восторг, он признается художнице в чувствах. Та ведет себя понимающе, но холодно и отстранённо. Вскоре девушка доверяется Политову – и рассказывает личную историю.

В шестнадцать лет она посетила известного предсказателя, вернувшегося с Востока. Тот предложил узнать свою судьбу от настоящего момента до последнего вздоха. Графиня согласилась. И узнала, что будет с ней, друзьями и близкими людьми на много лет вперед. Благодаря знанию девушка изменила личную судьбу. Но ценой этого потеряла все и превратила свое существование в ад.

Эта история ближе к готике, чем рассказы Чаянова. Ее можно назвать таким же образцом русской готической прозы, как тургеневские «Призраки». Оба рассказа красочно изображают бессмысленность вечной молодости человека после его смерти и грамотно используют такие готические мотивы, как влечение героя к прекрасной, но мертвой даме. Интересно, что подобная символика перекликается с мрачными сюжетами зарубежной классики. К примеру, дама из рассказа Гиппиус умерла из-за жажды к вечному знанию, чем испортила себе жизнь подобно европейскому Фаусту.

Разочарование в жизни после открывшихся тайн встречается также в «Рассказе о великом Знании» (1912) Михаила Арцыбашева. В своей истории Арцыбашев повествует о жаждущем абсолютной Истины ученом, который ради получения желаемого решается на сделку с чертом. Впрочем, и здесь просматривается сходство с известным зарубежным сюжетом о договоре с нечистой силой.

На тему договора с потусторонней сущностью написан также «Стереоскоп» (1905) Александра Иванова, стилистически схожий с работами иностранных классиков Г. Ф. Лафкрафта и Г. Майринка. В «Стереоскопе» Иванова присутствует свойственный их химерической прозе саспенс, который внушается читателю с помощью длинных, давящих на восприятие предложений. Любопытно, что русские мрачные произведения нач. XX века перекликались с жанровыми мотивами современной им зарубежной литературы. И, одновременно, сложнее раскрывали страшную начинку известных читателю тем. Так, мотив договора с нечистью встречался в русских рассказах первой трети XIX века, где конфликт с потусторонним изображался по-бытовому и основывался преимущественно на фольклоре. К моменту же, о котором мы говорим, сюжеты договоров с чертом ушли от своего привычного изображения, сместившись в сторону более сложного психологизма. Благодаря чему хоррор-элементы в них стали более тонкими.