Русский Хоррор

Во многом тому способствовал символизм, под влиянием которого были написаны также «Рассказ духа» (1908) и «Семь бесовок» (1914) Александра Кондратьева. Эти истории эксплуатировали христианский мистицизм, повествуя о спорах человека с нечистой силой. Но, в отличие от некоторых авторов своего времени, Кондратьев изложил сюжеты не душным стилем, который был свойственен триллеру с крепнущей атмосферой, а сухо, не претендуя на эмоции читателей. Закономерно, что при такой подаче последним трудно ощутить заветный страх.

Не вызывая страха, ограничивается крепким саспенсом и «Черный Дик» (1922) Николая Гумилева. Далекая от хоррора история сложена в форме легенды. Этот рассказ повествует о твари, живущей на острове рядом с героями. Но, несмотря на то, что сюжет привязан к ее образу, он слабо затрагивает поле фольклорных тем о нечистой силе, которая может обитать во враждебных людям местах… История Гумилева выглядит сказкой-воспоминанием о потустороннем. Что, в общем, не противоречит мрачной традиции того времени. Потому как, тяготея вместо ужаса к мистике, жанровая литература Серебряного века не стеснялась выглядеть простой. И это в каком-то смысле делало ее изящной.

Наглядный пример психологически сложной и в сюжетном понимании простой жанровой прозы виден в работах Федора Сологуба. Несмотря на значимость для традиции русского литературного триллера, он может оставаться неизвестным массовой аудитории. Читателям же, искушенным в темном направлении, сложно переоценить его влияние на мрачный жанр в России. С одной стороны Сологуб был продолжателем ценностей и ориентиров эпохи, которая повлияла на его авторские вкусы и стиль. С другой – ее же творцом, что задавал направления и качественный уровень жанровым произведениям своего времени. В настоящей роли писателя по отношению к мрачной традиции легко запутаться, зная легкость, с которой он объединял депрессивные темы произведений с формой сказки. При беглом взгляде на тексты классика, сложно понять, что в них первично: сказочная форма, привлекающая читателя к истории, или глубокая депрессия героя-рассказчика, нагнетающая мрачную атмосферу.

Чтобы вникнуть в противоречивость сологубовского триллера, достаточно открыть его «Смерть по объявлению» (1908), где нас ждёт удушающая атмосфера безысходности, влечение к смерти и женщине, которая воплощает эту смерть. Рассказ можно считать визитной карточкой автора и, одновременно, лицом русской мрачной литературы начала XX века, которая тяготела к сложным психологическим конфликтам. В «Смерти по объявлению» не понятно, что первично, а что вторично: маниакальная жажда обладать дамой вплоть до согласия умереть ради этого или смирение в принятии особы, которая к вам холодна, – в надежде, что после контакта с ней оборвется невыносимая жизнь.

Мотив маниакального влечения встречаем также в известнейшей работе Сологуба «Дама в узах» (1912). Ее сюжет разворачивается вокруг загадки, которую герой пытается решить из желания обладать роковой красавицей. Но, помимо душевных терзаний, в истории появляется редкий тогда для оформлявшегося русского триллера мотив превращения героя в чудовище. Мы говорили о нем в контексте брюсовского рассказа «Когда я проснулся». Но если последний тщательно поработал с жанровым элементом, во всех подробностях расписав превращение человека в своего двойника, то Сологуб изобразил деградацию резко и без плавного перехода (что не свойственно его стилю). По сути, весь акт превращения он уложил в диалог, которым объяснил и финал. Из-за чего «Даму…» уместно назвать скудной на жанровые элементы.

Зарисовка, не передающая изменений внутри личности, была редкостью для писателей-декадентов, которые делали ставку на замерший в героях конфликт. Пожалуй, этот триллер – единственно слабый из всех написанных Сологубом. Однако в данном тексте так же легко, как в других историях автора, прослеживается простота, с которой он использовал жанровые элементы. Подобно Гоголю, Сологуб грамотно работал с образами ветшающих предметов, чтобы с их помощью добиться депрессивных красок. И создавал чувство упадка и разложения, а в случае если объект его внимания был живым – истощения жизненных сил. Так простая сюжетная зарисовка превращалась в набор мрачных символов и производила гнетущий эффект. Он был неотъемлемой частью сологубовской эстетики. Интересно, что упаднические настроения автор преподносил не только как черту личного стиля, но и как литературный приём. По сути, автор осознанно делал акцент на хрупкости и тленности предметов. Красота описанной им вещи ярче проявляла себя на грани распада – в минуту, когда ей было суждено умереть.