Русский код. Беседы с героями современной культуры

ЕФ: Приведу релевантный пример. У украинцев есть институт национальной памяти. Нам он может сколь угодно не нравиться, но он эффективно работает. Есть институции, связанные с наследием. В России тоже существует Институт культурного наследия. Но что он вообще делает, чем занимаются все эти люди? Я обратил внимание, что, когда нужна эффективность и быстрота реагирования, власть часто боится задействовать институты, существующие много лет. Она вынуждена где-то в стороне создавать новые структуры во имя эффективности, вместо того чтобы оживить уже существующие. К сожалению, наше государство чудовищно невежественно в части институционального девелопмента, оно не понимает, что такое институты, как с ними работать, как их строить, как реформировать. Не нужно далеко ходить за примером – достаточно вспомнить, что сделали с МХАТом им. Горького. С уникальным культурным центром, где звучали стихи Марии Ватутиной, Анны Долгаревой, Семена Пегова, Юрия Кублановского, где рядом с тобой трудились Андрей Кончаловский, Захар Прилепин, Александр Дугин, Даша Дугина. Этого наши государственные мужи, а точнее, «пацаны» не поняли. И «Лавра», и «Женщин Есенина», и «Красного Моцарта» они не понимают, это слишком сложно. С культурно-политической точки зрения «Красный Моцарт» был важнейшей постановкой. Надо обязательно развивать эту историю, потому что советская киномузыка – это потрясающее явление, новый симфонический русский канон, в нем Шнитке писал.

Сегодня театральная московская афиша – это либо снятие спектаклей, либо что-то безликое и потому безопасное. Большинство московских театров находится в творческом банкротстве. При этом на них тратилась, тратится и будет потрачена уйма денег.

ЭБ: Все же попробуем найти выход из создавшегося положения. Существующая ситуация с министерством и ведомственной вертикалью, как мы понимаем, нерабочая. Нужна радикальная перестройка, переосмысление. На какой базе это можно сделать, как запустить созидательные процессы?

ЕФ: Нужно создать ресурсный центр новой культуры, выстроить организационную структуру, которая повторила бы k-pop-волну. Эта работа у корейцев началась с 1970-х годов. Структура, являющаяся по своей сути продюсерским центром, должна производить истории успеха в сфере культурных политик, о которых мы говорим. Речь не о том, чтобы сделать второго певца Шамана, а о том, чтобы продюсировать большие явления и решать массу других, иногда очень скучных, задач. Мы упомянули k-pop, но это только часть корейской поп-волны. Внутри культуры Кореи развивается множество направлений – кино, манхва[51].

ЭБ: Если сравнивать капитализацию, вклад в корейскую и российскую культуру, понятно, что они несравнимы. Невероятно, насколько корейцы сильнее, мощнее и продуктивнее России. Не владею цифрами и даже не хочу эти цифры знать, потому что понимаю: они оскорбительны для нас. Они показывают ничтожество современной русской культуры и полную колониальную зависимость. От музыки до дизайна. Как бы это ни было ужасно и больно, любой человек, который читает эти строки, должен осознать, что в мировом масштабе мы не конкурентоспособны.

ЕФ: Снова приведу в пример гипотетический институт гравюры. Он должен создать не только канон советской гравюры, но еще и рынок. Поэтому здесь речь идет не о бесконечном высасывании средств на культуру, а о создании, о моделировании рынка. Культурных рынков нет, а они должны быть.

ЭБ: В первую очередь нужно изучать потребителя. Наша культура про нас ничего не знает. А мы, даже патриоты, все равно выводим деньги на Запад, когда финансируем чуждую культуру, покупая иностранную продукцию. Лет пятнадцать назад я дал себе слово не приобретать ни одной вещи западных брендов. Я никогда не куплю Гуччи, Версаче, Фенди – и это касается не только предметов роскоши. Я могу носить одежду российского производства или ноунеймов. Но ситуация тяжелее. Я ведь не могу отказаться от YouTube. От Netflix тоже не откажусь, потому что это контент, который я как профессионал должен получать. И более того, от кроссовок тоже не откажусь – от костюма Brioni могу отказаться, а от кроссовок Adidas нет.

ЕФ: Сказанное иллюстрирует важную ситуацию тотальности. Мы тотально погружены в тот мир. В наше время без культурной политики делать просто нечего. Здесь вскрывается еще одна проблема власти – кадровая. Вообще, я от власти далек, но наблюдаю людей, которые в этой сфере работают, и думаю: откуда они там взялись? Как на определенные должности попадают люди, прямо противоположные этим должностям?

ЭБ: И это возвращает нас к ресурсному центру. Мне кажется, в этой ситуации нет иного выхода, кроме как учреждение параллельной Минкульту структуры, которая будет анализировать и рефлексировать. Изучать ситуацию. И продюсировать успех. Вот только где он должен появиться – на частной или на государственной территории? И откуда ему черпать источники финансирования?