Русский консерватизм и его критики: Исследование политической культуры

Несмотря на недостатки, а по сути, нелепости их исторической теории, они привнесли в русский консерватизм новый элемент, а именно представление, что и государство, и общество имеют свои законные сферы деятельности и каждый должен уважать сферу деятельности другого. Славянофилы одобряли самодержавие, но самодержавие, строго ограниченное в своей сфере деятельности и не покушавшееся на частную жизнь граждан; в свою очередь, граждане не должны были вмешиваться в политику.

Политическая теория славянофилов явилась побочным продуктом их критики Запада. Разрабатывая крайне нереалистичный образ российского прошлого, они противопоставляли его прошлому Запада на том основании, что западная государственность основана на насилии (завоевании варварами Римской империи), тогда как российская является результатом мирного признания власти норманнов (намек на сообщение «Повести временных лет» о приглашении восточными славянами норманнов: «Приходите княжить и владеть нами»). Близкий к славянофильству историк Михаил Погодин исходил во многом из этого предполагаемого различия[132]. На этом же основании Константин Аксаков делал вывод, что русские по своей природе аполитичны. Их чувство свободы было внутренним, духовным: в действительности подлинная свобода может существовать только там, «где люди не имеют никакого отношения к правительству»[133].

Европейская история, в славянофильской интерпретации погрязшая в конфликтах и борьбе, привела в результате к изоляции людей друг от друга и заставила их развивать правовые институты и частную собственность для своей защиты. Ничего подобного не происходило в России, где люди были интегрированы в общество, делясь своими мнениями так же, как и товарами, и не чувствуя никакой необходимости ни в законе, ни в собственности[134].

Эта философия неизбежно вела к выводу, что самодержавие — режим, по определению не допускающий народ к участию в политике, — было единственной подходящей формой правления не только для России, но и для любого народа, который хотел бы пользоваться настоящей свободой. Логически из этой концепции вытекало, что самодержавное правительство не должно вмешиваться в жизнь своих подданных, а должно предоставлять им полную свободу в ее обустройстве. Константин Аксаков ясно определил эту позицию следующим образом: «Правительству — неограниченная свобода правления, исключительно ему принадлежащая, народу — полная свобода жизни и внешней, и внутренней, которую охраняет правительство»[135].

Это была новая теория, предвосхитившая идеи таких либеральных консерваторов, как Константин Кавелин и Борис Чичерин, которые — в следующем поколении — попытаются соединить идею самодержавия и идею гражданских прав.

Писатель и драматург Николай Гоголь занял место в интеллектуальной истории случайно, благодаря лишь одной книге — «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847). Он вовсе не задумывал ее как политический трактат, но современники ошибочно интерпретировали ее именно так[136].

Гоголь получил известность как первый великий русский прозаик — автор пьесы «Ревизор» (1836) и романа «Мертвые души» (1842). Оба сочинения обличали то, что сам Гоголь описал бы непереводимым словом «пошлость», — пошлость российской провинциальной жизни, ее вульгарность и скуку. И пьеса, и роман в высшей степени занимательны, и большинство современников истолковало их как нравственную сатиру, а не как критику российской действительности. Даже сам царь Николай I, обычно крайне чувствительный к любой критике страны и режима, дал вполне определенное разрешение на постановку «Ревизора» и громко смеялся в ходе спектакля. Он поддержал Гоголя материально, чего бы, конечно, никогда не сделал, если бы подозревал какие-то подрывные намерения в его сочинениях. Гоголь и не предполагал, что, описывая пороки российской жизни, осуждает свою страну. Даже наоборот, он думал, что эти разоблачения помогут правительству искоренить недостатки[137]. В целом он считал себя аполитичным и, по существу, неподготовленным, чтобы судить о государстве или обществе[138].