Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»

Очень скоро я убедился в том, что это дело о повальном саботаже указов о брадобритии в Калуге представляет собой отнюдь не уникальный случай. Дела о незаконном ношении бороды жителями городов 1730–1750‐х гг. составляют значительную часть всех дел Раскольнической конторы (по моим подсчетам, не менее 15%). Например, еще одно подобное следствие началось с доношения копииста Гоф-интендантской конторы Антона Матвеева от ноября 1744 г., в котором он рассказал, что по приказу своей матери ездил в Боровск для подачи там в местном магистрате от ее имени прошений на некоторых боровских купцов. Оказавшись в зале присутствия, он был поражен тем, что «в том Боровском могистрате бургомистр Матвей Ипатов в противность Ея Императорскаго Величества указам присудствует в бороде и в русском платье»[848]. По распоряжению Раскольнической конторы в Боровской воеводской канцелярии были допрошены некоторые свидетели, которые сделали противоречащие друг другу заявления. Один из них, боровский купец Федор Морозов, показал, что он «в присудствии оного бургомистра Матвея Ипатова в небритой бороде никогда не видовал». Но более интересно показание другого свидетеля, канцеляриста Петра Матвеева: по его словам, он «во время подачи оного Матвеева прошения во оном Боровском могистрате <…> бурмистра Матвея Ипатова в небритой бороде в то число он не видал, а видел ево в бритой бороде»[849]. Боровская воеводская канцелярия сочла, что показания свидетелей дают все основания для того, чтобы закрыть дело. Служащие Раскольнической конторы с этим, видимо, согласились и продолжать расследование дела не стали. В итоге боровский бургомистр Матвей Ипатов, заседавший в присутствии магистрата в русском платье и не то в небритой, не то в бритой бороде, вовсе избежал штрафа.

А вот еще один случай. Коллежский асессор Иван Чиркин, который в 1755 г. был назначен воеводой в город Порхов, прибыв на новое место службы, в первую очередь заметил, что «порховское купечество ходят в неуказном платье и з бородами так, как сущие крестьяне». Вступив в должность, новый порховский администратор принялся энергично заниматься этим вопросом. Изучив законодательную базу, Чиркин вступил в официальную переписку с местной ратушей, требуя исполнения императорских указов о брадобритии. Но вскоре воевода начинает понимать, что «от Порховской ратуши послаблением исполнения [указов о брадобритии] никакого не чинится». Чиркин получал из ратуши откровенные «отговорки» наподобие того, что те люди «пахотные и торгу никакого не имеют», а только числятся как посадские люди, а вообще-то воеводе и заниматься посадскими людьми не следует – не его это дело, следить за купцами. Опасаясь того, что, «ежели от кого усмотрено и донесено будет», он будет обвинен в пренебрежении императорскими указами, Чиркин неоднократно обращался в Новгородский магистрат, которому подчинялась Порховская ратуша, но ему ничего добиться так и не удалось. Наконец, Чиркин направил «покорнейшее доношение» в Правительствующий сенат с просьбой прислать ему специальный указ (а копию направить в ратушу), в котором четко прописать, что воевода действительно имеет полномочия следить за исполнением указов о брадобритии в своем городе, все купцы ему в этом обязаны подчиняться, и «ежели не похотят бород брить», воевода должен «с них, как з бородачей, брать в казну пошлины», от чего, как обещал Чиркин, «будет в казне Ея Императорскаго Величества немалая прибыль». Кроме этого, воевода просил его проинструктировать, «что со оным купечеством за вышепоказанные в силу указов противные поступки чинить»[850]. Но в Сенате его обращение пролежало под сукном несколько лет, пока в мае 1762 г. его вдруг как-то не отыскали среди нерешенных дел, после чего отправили для рассмотрения в Раскольническую контору. Там было решено в Порховскую воеводскую канцелярию и ратушу послать специальные указы, в которых уточнить, что воевода должен «смотрение» иметь за тем, чтобы местное купечество в «неуказном платье не ходили и бород не носили». Но когда в августе 1762 г. этот пакет с бумагами был доставлен в Порхов, там уже сидел другой воевода – поручик Артамон Ушаков, который, по всей видимости, уже успел достичь с горожанами нужных договоренностей, а потому вряд ли нуждался в этом унылом предписании Раскольнической конторы[851].

Картина, которая вырисовывается из этих и других подобных дел, меня поразила. Жители больших и маленьких городов, расположенных не так далеко от Москвы и Санкт-Петербурга, несмотря на повторявшиеся строгие указы, продолжали благополучно носить бороду и русское платье при очевидном попустительстве местных властей. Но еще более удивительно то, как лениво и неохотно реагировали столичные чиновники на доношения о бородачах, которые иногда к ним поступали: их действия производят впечатление усталости и бессилия.