Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

«24 июня – Москва (1965). <…> Вечером Ришард Пшибыльский <…> Из его слов я узнала некоторые интересные подробности борьбы символистов с акмеизмом (Брюсов об опозд<ании> маниф<еста> Г<умиле>ва…)» (С. 629) – видимо, речь все же могла идти скорее об упреке манифесту С. Городецкого: «На привычном языке такое отношение художника к миру называется не „акмеизмом“, а „наивным реализмом“, и г. Городецкий, видимо, желает нас вернуть к теориям искусства, имевшим свой успех лет 50 тому назад. Чтобы спорить с ним, пришлось бы повторять доводы, давно прекрасно формулированные рядом мыслителей, писавших о искусстве, хотя бы Карлом Гроосом. Пришлось бы опять спрашивать: если роза хороша сама по себе, то не лучше ли поставить у себя на столе в стакане с водой живую розу, чем сочинять или читать стихи о ней?» (Брюсов В. Я. Среди стихов. С. 398; речь о книге немецкого философа и психолога Карла Гроса (1861–1946) «Введение в эстетику» (Киев; Харьков, 1899)). Это же обстоятельство – упреки Брюсова манифесту Гумилева в запоздании, документальные свидетельства о которых нам неизвестны, – обсуждается в ахматовской записи 1965 года:

«…Гум<илев> имел намерение опереться на Брюсова, кот<орый> вел систематическую борьбу с „Орами“, – т. е. Вячеславом Ивановым+. Вместо этого Брюсов стал бешено защищать символизм, кот<орый> он сам только что объявлял конченным, а манифест Гумилева назвал опоздавшим на два года документом, к тому же еще списанным с „Заветов символизма“ Вячеслава Иванова. Что могло быть убийственнее!

Как известно, манифест Г<умиле>ва вызвал мощную бурю протестов, негодования, издевательства. Мы стали настоящими „poètes maudits“. Отчего же спрашивается „Заветы символизма“ прошли совершенно незамеченными. А дело в том, что опытнейший литературный политик Б<рюс>ов стал бить из тяжелых, как сказали б на фронте.

Милый, но наивный Мочульский многого недопонял в Брюсове.

В<алерий> Я<ковлевич> принадлежал к тем [поэтам] мыслителям (таков был и Пастернак), кот<орые> считают, что на страну довольно одного поэта и этот поэт – это сам мыслитель.

В данном случае, примеряя маски, Брюсов решил, что ему (т. е. единственно истинному и Первому поэту) больше всего идет личина ученого нео-классика.