Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Сам замысел Терентьева создать в Доме Печати лабораторный театр, который «должен вместить много работы и мало зрителей» и совершенствовать «свою продукцию постоянно в ходе спектакля, изменяя, что нужно, не останавливаясь ни перед какими переделками»[855], не мог не воодушевить Хармса и Введенского, задумавших провести театральный вечер «Три левых часа» в Театре Дома Печати (состоялся 24 января 1928 года). Терентьев выступал за антихудожественный театр, т. е. за театр факта, новой культуры и техники, требуя «включить в композицию зрелища радио, механическую речь фонографа, привить к театру кинофильм как новый самостоятельный элемент»[856]. Многие из этих театральных новшеств Терентьева найдут отражение в композиционном и содержательном плане спектакля «Три левых часа»: монтажное сочетание поэзии, театра и кино; работа со звуком и движением (использование заумных звуков, цирковых фокусов, детской игры в «Елизавете Бам» Хармса; движение на сцене шкафа[857], который был задействован в терентьевском «Ревизоре», с Хармсом наверху, читающим собственные стихи); использование современной на тот момент техники. Обэриуты в постановке «Елизаветы Бам», написанной Хармсом в конце 1927 года в виде 19 фрагментов, воплотили, согласно Ю. Гирбе, «выдвинутую Терентьевым установку на спектакль как монтаж сцен»[858]. На самом деле они усвоили театральный урок Терентьева: театр – это открытая, живая, изменяющаяся система, в которой важную роль играют случайность, погрешность, сдвиг, алогизм, ритм, звук, чужое слово; это еще одна площадка, на которой можно продемонстрировать и воплотить идеи «41°», с которыми он никогда не расставался[859].

Как мы видим, поэтический мир раннего Введенского формировался под влиянием Крученых, Терентьева, Туфанова, Матюшина и, конечно, Малевича. Что осталось в творчестве зрелого Введенского после этих своеобразных заумных упражнений? Это темы времени, текучести, расширенного смотрения, смыслового и звукового сдвига, приводящего к алогизму. Проблема времени для Введенского стала ключевой и осмыслялась по-другому, чем у Туфанова, но, бесспорно, получила развитие благодаря импульсу, данному Туфановым времен Ордена заумников 1925–1926 годов. Ощущение «бессвязности мира и раздробленности времени», о котором говорит Введенский в «Разговорах» Леонида Липавского, заставило поэта задуматься о человеке перед лицом индивидуального времени, когда все мельчает, «каждая секунда дробится без конца и ничего нет», и одновременно о большом времени, которое «стоит несокрушимое» и «все остается по-прежнему»[860]. Эта неподвижность времени, то есть остановка времени, как Введенский называет смерть в своей «Серой тетради», приводит поэта к мысли о несоответствии времени, с одной стороны, и человеческого языка и логики – с другой. Образ времени как восходящего над человеком ноля и превращающего все в ноль[861] останется мотивом, объединяющим творческие поиски Введенского с Малевичем (супрематизм как ноль предметного мира) и Хармсом (Cisfinitum – нулевая, алогичная, заумная единица восприятия мира).

Светлана Казакова (Москва) ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ – «ЗАЖИГАТЕЛЬ ПЛАНЕТ»

Поэма «Полет на Луну» одного из основоположников русского футуризма, «песнебойца», авиатора и «зажигателя планет»[862] Василия Каменского (1884–1961) публикуется впервые. В рукописи отсутствует авторская датировка, однако можно предположить, что поэма написана в конце 1920‐х годов: простой, лишенный фонологических экспериментов язык свойственен поэтике Каменского этого периода. По всей видимости, поэт задумывал написать продолжение поэмы, но либо оно не сохранилось, либо автор увлекся другим замыслом.

Освоение воздушного пространства с юности интересовало поэта. С конца 1910 года до середины 1912‐го футурист был так увлечен авиацией, что на время оставил литературные занятия. Давид Бурлюк писал о любви друга к полетам:

Вася Каменский увлекся авиацией. Раздобыл деньжат, скомбинировал поездку в Париж и Лондон, где и получил авиаторский диплом. На своем сборнике, который он выпустил при помощи Давида Бурлюка, «Танго с коровами», Вася Каменский с гордостью ставит номер ниже сотни своего авиационного диплома, в числе первых русских летчиков[863].