Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Две «краткие записки» о «Диадологии», которые Перцов тоже предоставил в Литературный музей, зачислили в раздел «беловского» эпистолярия, присоединив к письму Перцова Белому 1929 года. Первая записка, датированная апрелем 1927 года, озаглавлена «Об основаниях гносеологии» и была, как кажется, составлена «в угоду Белому», для которого – и Перцов это прекрасно знал – проблемы гносеологии имели первостепенное значение. Вторая, датированная сентябрем 1927 года, называется «Об основных понятиях пневматологии (диадологии)» и содержит ядро концепции Перцова, суть его открытия, которое он собирался продемонстрировать на примерах из разных областей мировой культуры[992].

***

Автора «Истории становления самосознающей души», по собственному признанию, «зацепила» теория Перцова, и Белый, судя по его ответу, включился в обсуждение со всей серьезностью. Однако воспользовался он «Диадологией» прежде всего для того, чтобы изложить базовые положения своего сочинения и объяснить его универсальное значение.

Перцову этого было, видимо, недостаточно. Он внимательнейшим образом прочитал ответ Белого, на что указывают многочисленные подчеркивания и пометы в рукописи. Однако автор «Диадологии» явно ожидал большего восторга и безоговорочного принятия своего «открытия». И уж вовсе не понравилась Перцову «История становления самосознающей души», антропософскими идеями которой Белый предлагал развить, а то и заместить «Диадологию». «Вот Вам наглядный пример гибели человека в немецкой гносеологической трясине – ну и пришлось православную Космономию заменять бесовской Антропософией», – сокрушался Перцов в 1931 году[993].

Смерть Белого не заставила Перцова смягчить свое отношение к нему.

Пассаж о том, что «занятия пресловутой „антропософией“ Штейнера не мало способствовали <…> печальной метаморфозе» Белого, отразившейся даже на его внешнем облике, Перцов вставил и в свои краткие мемуары:

Увы! <…> когда, после перерыва в десять с лишним лет, я встретился с Белым во время первой германской войны, я не верил своим глазам: передо мной был почти дряхлый человек, весь в глубоких складках лица, с глазами, утратившими свою лучистость, и с лысиной во всю голову, которую он целомудренно прикрывал черной шапочкой… Но в 1903 году было еще далеко до этого «штейнерского» финала[994].

О демонстративном неприятии творчества Белого в целом пишет Перцов Максимову в 1935 году: «2‐й том Белого[995] меня прельщает так же мало, как все прочие его тома. Он мне их надарил много[996], а я ограничиваюсь тем, что ставлю их все рядком на полку»[997]. И далее подробно останавливается на характеристике уже переданной в Литературный музей «любопытной рукописи», в которой – как отмечается в письме от 5 февраля 1935 года – «интересна полемика с Кантом и штейнерианское исповедание (масса чертежей и рисунков)».

Объясняя Максимову, да и, похоже, себе самому, почему не жалко было продавать Бонч-Бруевичу автограф Белого, Перцов честно признается: потому что к «Диадологии» «она мало имеет отношение»[998]. В письме от 24(11) февраля он вновь повторяет этот аргумент, отражающий неудовлетворенность ответом Белого, увлекшегося изложением своей теории, а не теорией Перцова: «О диадологии там в сущности ничего нет: все те же Кант и Штейнер – две вечные печки Белого. Вы очень верно заметили, что он не выбился из гносеологии»[999].

Если в 1918 году Перцов называл автора «Символизма» настоящим «пневматологистом», то в 1935‐м он Белого этого «титула» безжалостно лишил, спустив с высокого пьедестала: «Вообще его обманчив – он насквозь »[1000]. Так сказать, диагностировал не стремление к всеединству, а эгоцентризм.

Неприятие штейнеровского учения было обусловлено прежде всего славянофильской ориентацией Перцова и его традиционной религиозностью. Однако к этим вполне уважаемым причинам примешались и причины личные, в свою очередь, тоже не без эгоцентризма. Мыслителю Перцову, думается, было неинтересно все то, что не касалось напрямую его собственной философской системы. А раз в ответе Белого о «Диадологии» «в сущности ничего нет», то и ценность она для Перцова представляла небольшую.