Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Реминисценций из произведений Тихонова набирается у Визбора, как видим, немало; они появляются в песнях барда разных лет. Вероятно, мы учли еще не все такие реминисценции, и дальнейший поиск может сулить новые находки. Да и те, что нами отмечены, заслуживают более глубокого рассмотрения, чем мы могли предложить в статье, объем которой ограничен и позволяет по большей части лишь констатировать заимствования, а не анализировать их. Произведения Тихонова 1940‐х и позднейших годов младшего поэта, судя по всему, не привлекают, и немудрено: в эту пору стихи автора «Орды» и «Браги», за редкими исключениями, уже не столь оригинальны и экспрессивны. Но и сделанного им в 1910–1930‐е хватило для того, чтобы и войти в историю русской поэзии, и стать одним из литературных учителей Юрия Визбора.

Олег Лекманов (Москва) «ОН ДАЖЕ УЛЫБНУЛСЯ ОТ НАСЛАЖДЕНИЯ» ЕЩЕ ОБ ОДНОЙ ЗАГАДКЕ РАССКАЗА Ю. КАЗАКОВА «ВОН БЕЖИТ СОБАКА!»

Замечательный рассказ Юрия Павловича Казакова «Вон бежит собака» (1961) я многократно разбирал со студентами, когда преподавал под началом Николая Алексеевича Богомолова на факультете журналистики МГУ. Моя предыдущая заметка об этом рассказе представляет собой попытку разгадать тайну его названия[1514]. Теперь мне бы хотелось попробовать объяснить, какую роль в рассказе играет едва ли не самый загадочный его персонаж – шофер междугороднего ночного автобуса.

Напомню, что он не только не принимает никакого участия в сложно выстроенном, полном умолчаний диалоге между главным героем рассказа Крымовым и его случайной соседкой по автобусу, но и вообще не произносит ни слова. Тем не менее, Казаков тратит на словесный портрет шофера целый абзац:

Не спал в автобусе и еще один человек – шофер. Он был чудовищно толст, волосат, весь расстегнут – сквозь одежду мощно, яростно выпирало его тело, – и только головка была мала, гладко причесана на прямой пробор и глянцевита, так что даже поблескивала в темноте. Могучие шерстистые руки его, обнаженные по локоть, спокойно лежали на баранке, да и весь он был спокоен, точно Будда, как будто знал нечто возвышающее его над всеми пассажирами, над дорогой и над пространством. Он был силуэтно темен сзади и бледно озарен спереди светом приборов и отсветами с дороги (58)[1515].

Этот портрет напрашивается на сопоставление со словесным изображением ночного прокладывателя курса еще одного транспортного средства – «командира» гигантского парохода «Атлантида» из знаменитого рассказа любимого казаковского писателя Ивана Бунина «Господин из Сан-Франциско»:

По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке огненными несметными глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах. Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного, похожего в своем мундире с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев[1516].

Оба повелителя транспортных средств «чудовищно» толсты (Казаков прямо повторяет эту характеристику вслед за Буниным). Оба сопоставляются с нехристианским божеством («огромный идол» у Бунина; «Будда» у Казакова). Оба изображаются как высшая, всезнающая (сравните в рассказе «Господин из Сан-Франциско» далее: «…только один командир знал…»[1517]) инстанция, заботящаяся о покое и комфорте развлекающихся (как у Бунина) или спокойно спящих (как у Казакова) пассажиров.