Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Неожиданный для поэзии атеистической советской эпохи мотив «молитвы» – а ясно, что речь идет о любимой женщине – восходит к уже цитировавшемуся нами стихотворению Тихонова «Атака под Роденпойсом»:

В покое смутном сердце билось,
Был час – как образ сна,
Я знаю: за меня молилась
На Севере – одна! (84).

Совпадение почти дословное, включая числительное «один (одна)»; но заметим, что для Визбора наверняка был важен и тихоновский мотив «Севера». Ведь песня пишется на Памире, а это юг; возлюбленная же лирического героя остается при этом, естественно, на севере. Эту оппозицию поэт хорошо чувствовал и иногда подчеркивал (см., например, авторский подзаголовок песни 1979–1981 годов «Леди»: «Песня, начатая в Восточно-Сибирском море и дописанная на Черном море»; 1, 359).

Яркая и развернутая визборовская метафора «Огней аэродромная строка / Закончит многоточьем это лето» имеет своим претекстом, как нам думается, строки стихотворения Тихонова «Парижа злые ночи…» из цикла «Ночной Париж»:

Парижа злые ночи,
Фигурные огни,
В какой бесценный почерк
Уложены они (232).

Огни города или аэродрома являют собой «почерк», в котором почему бы не быть и «многоточию» – такова общая поэтическая логика двух лирических фрагментов. Находку Тихонова Визбор преобразил по-своему: его «текст» – памирское лето, завершающееся «многоточьем», за которым кроется радость возвращения в родной город, домой… Между тем, «авиационное» звучание метафоры было предвосхищено у него в уже цитировавшейся нами песне «Капитан ВВС Донцов»: «И красные строчки – посадочный знак…»

И, наконец, звучит в песне «Передо мною горы и река…» уже знакомый нам «космогонический» мотив (с неожиданным выходом на любовную тему):

Господь соединил хребты и воды,
Пустынь и льдов различные природы,
Вершины гор соединил с восходом
И нас с тобой, мой друг соединил.

Влияние поэзии Тихонова на творчество Визбора ощущается и безотносительно к военной или альпинистской тематике. Так, нам представляется, что песня «Вересковый куст» (1972) навеяна стихотворением Тихонова «Лодка». Визбор перенял у своего поэтического учителя ностальгическую атмосферу воспоминания о любви, лирическую импрессионистичность, умиротворенность, мотив «лодки» и даже стихотворный размер – пятистопный ямб (порой, впрочем, переходящий, в том числе в припеве – «Вересковый куст, словно лодка, / И далёко-далёко земля» – в дольник или даже тактовик):

Вёрсты любви – их вдоволь было, вдоволь —
За горизонт ушли, за облака,
Только вот жалко вереск тот медовый,
Да и, пожалуй, тех мест не разыскать (1, 234).

Зачин стихотворения Тихонова таков:

Кустарник стаял. Поредели сосны,
На неожиданном краю земли
Лежала лодка в золотых осколках
Последнего, разбившегося солнца.
Ни голоса, ни следа, ни тропы —
Кривая лодка и блестевший лед (124).

У Визбора есть мотивы и кустарника (сам заглавный образ), и сосен («Мачта сосны и парус облаков»), и солнечного света («Вешнее солнце щиплет щеки нам»). Визборовское «А в лодке ни весел, ни руля» синтаксически и интонационно наследует предпоследней из приведенных нами строк стихотворения Тихонова. Завершается же тихоновское стихотворение, вполне «по-визборовски», мотивом воспоминания: «Как этот вечер в золотых осколках / Плывет в моей груди».

Но почему куст у Визбора именно «вересковый»? Мотив «медового вереска», наверное, можно объяснить памятью поэта об известной балладе Стивенсона «Вересковый мед» в переводе Маршака (Визбор, впрочем, хорошо знал английский). Но стихи о вереске есть и у Тихонова – в его цикле «Палатка под Выборгом», навеянном советско-финской войной:

Мерзлый вереск, мерзлый вереск,
Ты звенишь прибоем,
Пред тобою черный берег,
Опаленный боем.
Мерзлый вереск, мерзлый вереск,
Ты звенишь печально… («Мерзлый вереск…»; 298).