Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Дистанция, которая разделяет русских и французов, рассмотрена в иной перспективе в романе Берберовой «Последние и первые» (1929). Он стал не только ее первым крупным произведением в прозе, но и одним из первых романов, посвященных жизни иммигрантов во Франции, – тем самым было открыто новое тематическое направление в литературе русского зарубежья. Париж у Берберовой представлен в откровенно негативном ключе – акцент сделан на разложении, бедности, болезни, угнетающем воздействии огромного бесчеловечного города на изгнанников, которые живут в убожестве и разврате. Этот образ города вызывает ассоциации и с «чревом Парижа», каким его изображали французские натуралисты и их последователи ХХ столетия, и – возможно, даже сильнее – с Петербургом Достоевского (критики единодушно отмечали преемственность между ранней прозой Берберовой и произведениями Достоевского). Роман обыгрывает одну из констант парижского мифа: представление о том, что современный мегаполис стирает различия между людьми, награждая всех даруемой анонимностью свободой и тем самым нивелируя различия между новоприбывшими и коренным населением. Однако Берберову вовсе не вдохновляет это вроде бы раскрепощающее равенство, она сосредоточивается на отрицательных аспектах существования в космополитичной среде, где отсутствие различий ведет к «денационализации» (так неизменно называли угрозу ассимиляции те, кто ратовал за национальный и культурный пуризм)[185]. Идеализированный герой романа, Илья, предлагает надежное средство сохранения национальной идентичности: покинуть столицу и «сесть на землю». Он периодически приезжает в Париж, пытаясь вывести «заблудшие» русские души из урбанистического ада и помочь им перебраться в Прованс, где он намерен взять в аренду участок земли и выращивать спаржу[186].

В романе практически нет персонажей-французов, а Прованс изображен как российская провинция давних времен – от деревни к деревне здесь бродят колоритные странники. Один из них даже поет народную песню, сочиненную русскими казаками из французской Дордони:

На чужбинушке не тоскуй, казак,
Не скучай, казак, по Рассеюшке,
– Не тебе ль дана воля вольная,
Путь-дороженька поперек земли?
Путь-дороженьку исходи кругом,
Во страну приди во французскую.
Становися, дом, на крутой горе,
Обводись межой, поле малое!
На чужбинушке не горюй, казак,
По могиле отца-матери,
Укрепись, казак, во судьбе своей,
Во земле своей, заграничноей[187]

.

Фольклор, созданный вдали от родины, становится для русских изгнанников залогом сохранения их культуры. Дополнительными отсылками к славянскому фольклору и особенно сказаниям об Илье Муромце служат имя и богатырский облик главного героя (Илья силен, коренаст, с голубыми глазами и лицом, «обросшим светлой шерстью»). Поскольку в эмиграции внешняя опасность предположительно состоит прежде всего в денационализации, Илья убежден, что возвращение к земле (пусть даже и французской) способно возродить духовное единство русских, их культурное и языковое самосознание: «Здесь, вероятно, играет роль то, что земля – самая близкая нам стихия, что мы на земле всегда “у себя”. Да, русским одно спасение [от] денационализации – это земля»[188].

Несмотря на тенденциозность, рыхлую композицию, схематично обрисованных персонажей и неловкую стилизацию под крестьянскую речь, роман привлек к себе внимание критиков, так как Берберовой удалось сформулировать в нем одну из важных проблем, которая широко обсуждалась в русской диаспоре. В своей рецензии Екатерина Бакунина писала, что Берберова «сковывает свой талант искусственными схемами»: «Возможно, что “Последние и первые” выиграли бы, если бы им не была искусственно навязана форма романа»[189]. Достаточно неожиданно звучат похвалы Набокова, который обычно не баловал писательниц комплиментами: «Это первый роман, в котором образ эмигрантского мира дан в эпическом и как бы ретроспективном преломлении […] Условность и стилизация этой книги не суть недостатки, а суть неизбежные свойства эпического рода». «Это не дамское рукоделие[190], – заключает он, – […] это литература высшего качества, произведение подлинного писателя». По словам Набокова, из всего эмигрантского, житейского Берберова возвела в эпический сан «тоску по земле, тоску по оседлости»[191].