Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции

Необыкновенный расцвет ислама в первые века существования религии Казем-Бек связывал с огромным фанатизмом, который она вселяла в своих последователей. Мнение о том, что основным элементом мусульманской религии является фанатизм, было широко распространено; используя этот эпитет, христиане проявляли пренебрежительное отношение к соперничающей вере. Однако, несмотря на то что Казем-Бек часто характеризовал ислам как «фанатичную» религию, он подчеркивал, что европейцы тоже повинны во многих ненужных проявлениях насилия470. В одной из своих статей он спрашивал: «Неужели это христианская вера проливала потоки крови в Варфоломеевскую ночь? Неужели это учение Христово, которое отделило от Церкви миллионы еретиков?»471 «Фанатизм, – добавлял он, – характерен для всех революций, особенно для тех, которые происходят на религиозной почве»472.

Говоря о широко распространенном тезисе той поры, Казем-Бек часто подчеркивал восточные корни Западного мира: «Одно имя Азии должно уже возбудить почтительное воспоминание каждого члена христианского мира, ибо в ней колыбель рода человеческого… в ней протекали изобильные источники образования народов… Мы потомки Востока»473. Он указывал, что исламский мир мог бы претендовать на прямое родство с современной Европой, поскольку «просвещение… начало изливать своей свет из двух источников – Флоренции и Андалузии»474.

Казем-Бек часто повторял, что в своей основе все народы похожи. Он не видел фундаментальных отличий, разделяющих Восток и Запад. Деспотизм Персидской и Османской империй был результатом текущего этапа их исторического развития. Отсюда можно было сделать вывод, что их народы тоже могут прийти к Просвещению, как пришли к нему европейцы в современную эпоху. Вменяя в обязанности более развитого христианского Запада стимулирование реформы исламского Востока, Казем-Бек был убежден, что истинного освобождения можно достичь только усилиями самих восточных народов: «Восток и Азия составляют самую большую часть думающего мира. Там обитает дух цивилизации, и невидимая сила сеет семена истины. Запад не может возродить Просвещение для Востока. Совершить реформу в своих землях под силу только рожденным на Востоке»475.

Казем-Бек подчеркивал, что исламская вера не обязательно являлась помехой для реформ: «Сам по себе ислам не в состоянии оказать сопротивление просвещению. Такое под силу только касте церковников и невежеству, вечным врагам цивилизации»476. Изучение бабидов, реформистского движения XIX в. в Персии, позволило Казем-Беку увидеть в нем предвестника освобождения его народа из-под сурового правления шаха и мулл477.

Центральное место во взглядах Казем-Бека занимала вера в прогресс. Некоторые консервативно настроенные редакторы с негодованием указывали на то, что его исследование бабидов содержало завуалированную критику российского самодержавия; в ХХ в. советские авторы уже более одобрительно относились к содержащейся в его работах критике царизма. Однако Казем-Бек отнюдь не был революционером. Признавая необходимость реформ, он, тем не менее, питал неприязнь к любым проявлениям насильственного радикализма, будь то насилие, осуществляемое под предлогом джихада за веру Магомета или при свержении короля Франции из династии Бурбонов. Поэтому, когда студенческие беспорядки 1861 г. привели к временному закрытию Петербургского университета, Казем-Бек был одним из немногих преподавателей, выступивших на стороне властей478. Многочисленные ордена, щедрая пенсия и высокий чин, которыми правящая династия отметила заслуги профессора, служат доказательством того, что царизм видел в нем своего верного подданного479.

Появление Мирзы Казем-Бека в Казанском университете в 1826 г. было результатом счастливого совпадения обстоятельств, а не удачного планирования университетской политики. В то время высшее образование в России находилось еще в начальной стадии развития, адекватно подготовленных профессоров не хватало. И когда в академическом мире подул ветер национализма, стало гораздо сложнее нанимать преподавательский состав из уважаемых германских университетов. Николай I отреагировал на дефицит преподавателей высшей школы учреждением «профессорского института» при Дерптском университете в Ливонии (ныне Тарту, Эстония). Близость этого университета к Германии делало его естественным местом для подобного предприятия. По плану Николая наиболее многообещающие выпускники российских вузов должны были отправляться в этот институт, получать докторскую степень, затем проводить несколько лет в Париже или Берлине, занимаясь постдокторскими исследованиями и знакомясь более подробно с самыми передовыми достижениями науки в своих областях480.