Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции

Такой подход выглядел разумно в уже хорошо освоенных сферах, таких как медицина или античность. Однако, когда в 1827 г. попечитель Казанского учебного округа Михаил Мусин-Пушкин решил добавить в растущий востоковедческий учебный план монгольский язык, ему пришлось начинать с чистого листа. Языки великих цивилизаций Востока – Китая, Индии, Персии – уже преподавались в европейских университетах на протяжении достаточно длительного периода времени, но ни одной кафедры монгольского там не существовало. Даже в России, которая непосредственно граничила с этим азиатским государством, монгольский язык оставался практически неосвоенной дисциплиной. Начиная с XVIII в. в Иркутске спорадически организовывались курсы для миссионеров и переводчиков, но первый специалист на полной ставке был назначен Академией наук только в 1829 г.481

Открывая кафедру монгольского языка, Мусин-Пушкин руководствовался исключительно прагматическими соображениями. Как и в случае с татарским, этот язык был родственным языкам крупных национальных меньшинств, обитавших на территории империи, языку калмыков, живших в низовьях Волги, и бурятов, поселившихся вокруг озера Байкал. Помимо помощи чиновникам в общении с этими подданными императора, новый предмет должен был оказаться полезным таможенным чиновникам и дипломатам, работающим на восточной границе России. Но если верить первому преподавателю монгольского, у администрации университета были и академические причины для введения монгольского языка в программу, если учитывать существующую на этом языке «обширную литературу, могущую способствовать раскрытию чрезвычайно любопытных и разнообразных сведений о древней Индии и среднеазиатских народов»482.

Министр просвещения граф Уваров с энтузиазмом одобрил запрос Мусина-Пушкина и начал поиски подходящей кандидатуры. Нельзя сказать, что выбор был очень богатым. В России существовало всего двое известных ученых, знавших этот язык, – отец Иакинф (бывший глава Русской духовной миссии в Пекине) и Исаак Шмидт. Последний являлся сыном амстердамского купца, бежавшего в Россию от французской оккупации Нидерландов в 1795 г. Интерес к монгольскому языку пробудился у Исаака на рубеже XVIII–XIX вв. во время трехлетней работы в торговой компании среди поволжских калмыков. Поселившись впоследствии в столице, он включился в деятельность Санкт-Петербургского библейского общества, переводил литургические тексты на монгольский и калмыцкий языки, которые являются близко родственными. К 1819 г. он полностью забросил купеческое дело своего отца и полностью посвятил себя науке.

Несмотря на то что через десять лет его избрали действительным членом Академии наук, в пантеоне царских востоковедов Исаак Шмидт не занял достойного места. Его достижения, в первую очередь несколько важных первопроходческих работ в сфере монгольской и тибетской филологии, были отмечены, но вспыльчивый голландец с большим трудом принимал критику, и его гораздо лучше запомнили по его стычкам с более известными русскими коллегами483.

Ведущий специалист по восточной словесности Казанского университета Франц Эрдман предложил университету воспитать своего профессора монгольского языка, взяв способного филолога в Германии и отправив его в Санкт-Петербург, учить монгольский у Исаака Шмидта. Дав принципиальное согласие на это предложение, Мусин-Пушкин и Лобачевский одновременно разработали альтернативу, в большей мере соответствующую патриотическим настроениям той поры. Зачем обращать взор за границу, если в Казани, по их мнению, есть свои прекрасные молодые специалисты? И не будет ли более разумным заполучить носителя языка среди собственных бурят-монгольских подданных империи, чем воспитывать европейского ученого в пропитанной западническим духом столице?484

Выбор пал на лучшего ученика Эрдмана Осипа Михайловича Ковалевского. Будущий главный специалист Казанского университета по монгольской словесности Юзеф Ковалевский родился в 1800 г. и, подобно своему будущему коллеге Казем-Беку, являлся нерусским подданным царской короны. Предки Осипа Михайловича происходили из мелкого польского дворянства из-под Гродно (территория современной Беларуси), его отец служил священником в униатской церкви – ветви православия, сохранившей лояльность Риму. Молодой Юзеф рано проявил склонность и сильный интерес к классическим языкам, что привело его к продолжению обучения в университете Вильно (ныне Вильнюс, Литва).

Ведущее высшее учебное заведение Литвы в те времена являлось колыбелью польского национализма485. Ковалевский, как многие абитуриенты его поколения, симпатизировал этому движению. Знакомство с патриотичным историком Иоахимом Лелевелем и дружба с еще одним виленским студентом, Адамом Мицкевичем, только укрепили это чувство. На первом курсе Ковалевский стал одним из первых членов тайного общества «Филоматы» («Любители знания»), созданного Мицкевичем. Три года спустя он принял еще более активное участие в деятельности родственного общества «Филареты».