Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции

Рецензенты неизменно восторгались несомненной эрудицией автора. Однако некоторые критики бранили автора за слишком некритичное отношение к предмету. Осип Сенковский в своем неподражаемом стиле сформулировал эти претензии таким образом: «Почтенный наш синолог так горячо любит все китайское… что, большей частью, русские его фразы, кажется, как-будто произносятся суровыми сжатыми губами мандарина»617. В комментариях по поводу более ранней работы, опубликованной во время Первой опиумной войны, Сенковский задавался вопросом, как крохотные британские морские силы смогли победить великолепную китайскую цивилизацию, о которой писал отец Иакинф: «Китай должно быть басня, Китаец – мистификация… Эта прославленная империя – какое-нибудь бумажное, расписанное и полакированное государство, которое можно сжечь одною стеариновою свечою». Виссарион Белинский, находящийся на противоположном идеологическом фланге, жаловался, что «почтенный отец Якинф показывает нам более Китай официальный, в мундире и с церемониями»618.

Эти оценки соответствовали действительности. Еще в семинарии отец Иакинф восхищался текстами Вольтера и даже перевел его «Генриаду» – оду религиозной терпимости619. Вслед за французским философом он был склонен идеализировать Срединное царство как вершину Разума. Четырехтысячелетняя история создала государство, где законы справедливы, правитель честен, подданные образованы и послушны. По мнению отца Иакинфа, «в китайском народе много хорошего и дурного; но сторона хорошая перешивает дурную. Это приписать должно тому, что благонравье, поощряемое в детях училищным воспитанием, поддерживаемое в возрастных надзором начальства, утверждается действием законов не запретительных, а поощрительных»620. Действительно, законы империи Цин «столь близки к истинным началам народоправления, что даже образованнейшие государства могли бы кое-что заимствовать из них»621.

Сенковский и отец Иакинф спорили также по вопросам языка. Первый высказывал свое раздражение тем, что монах не публикует свои работы на французском или английском языке: «Русский язык до сих пор оставался и долго еще останется вне круга ученых европейских прений о предметах восточных»622. Отец Иакинф не соглашался с ним. Он знал и французский, и немецкий, и латынь, но публиковался исключительно на родном языке. Возможно, помня о своем чувашском происхождении, ученый страстно поддерживал русскую академическую школу. В письме к своему другу Михаилу Погодину он жаловался, что «как детям [русским ученым], более нравятся враки французские, нежели правда русская»623. По другому поводу отец Иакинф критиковал западные книги о Востоке: «Но если с должным вниманием будем разбирать ученые произведения иностранных писателей, то откроем, что они нередко, по китайской пословице, осла называют лошадью, козу коровою, а суждения их о вещах особенно в истории и землеописании, Средней и Юго-Восточной Азии, не умнее суждения слепорожденного о цветах»624.

Возможно, побуждаемая государственными военными интересами в регионе, в 1846 г. Академия наук заказала отцу Иакинфу составить масштабное исследование о древней истории Средней Азии625. Несмотря на преклонный возраст – почти 70 лет – и слабое здоровье, он без раздумий погрузился в работу. Он снова полностью положился на китайские источники, начав с «Исторических записок» историка династии Хань Сыма Цяня, написанным около 100 г. до н. э. Вышедшее в трех томах в 1851 г. «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» описывало обширный регион, протянувшийся от Туркестана до Японии. Несмотря на то что книга принесла Иакинфу четвертую Демидовскую премию, Мирза Казем-Бек написал на нее убийственную рецензию, обвинив автора в некритичном воспроизведении китайских хроник и игнорировании западных источников626.

Вскоре после начала работы над книгой отец Иакинф признавался Погодину: «Время летит. Что будет дальше – не знаю»627. Семидесятилетний монах ясно понимал, что «Собрание сведений» является его последней крупной работой. После ее завершения он пожертвовал бо́льшую часть своей библиотеки Казанской академии. Он опубликовал еще несколько статей. Болезнь изрядно подточила его силы, и он умер в своей келье в 1853 г.