Русский романтизм

воображении художника"; формы ее столь грациозны, что ее

можно принять за модель в храме художника, „ожидающую

резца какого — Т е н е р а н и , Т о р в а л ь д с е н а "(стр. 50—51).

Она плачет, как „плачет иногда Магдалина Р у б е н с а". Одна из

героинь другой повести Жуковой „Самопожертвование" — „не-

большого роста, с легкою воздушной талией, с тонким неж-

ным румянцем и теми пленительно неопределенными чертами,

которые так очаровательно рождались под кистью Греза"

(стр. 149). Героиня „Медведя" Соллогуба „стройная девушка,

с прелестной Г р е з о в с к о й головкой" (т. I, стр. 278). Цы-

1361

ганка в одной из повестей Сенковского „ростом и сложением

приближалась к юной нимфе К а н о в ы" (стр. 167 — 168). Жена

Волынского в „Ледяном доме" Лажечникова — так „небесно

прекрасна, что ею можно восторгаться, как Мурилловым иде-

алом для его Conception, на которое кажется боишься глядеть

не душевными очами, которого взгляд соучастия дает крылья,

чтобы лететь на небо христианское". Сидящая за фортепиано

Антонина в „Падающей звезде" Жуковой вызывает у героя

повести замечание: „казалось, что передо мною была сама

святая Цецилия, та, которую в картине Д о л ь ч и полюбило

сердце мое" (ч. II, стр. 67). Здесь уже не только ссылка на

общий тип женской красоты, изображаемый данным художни-

ком, а указание на определенную картину.

Иногда красавица лучше всего, созданного искусством.

Героиня „Двойника" Погорельского так прекрасна, что ;,ни

гений Р а ф а э л я , ни пламенная кисть Корреджия, живо-

писца грации, ни вдохновенный резец неизвестного ваятеля

Медицейской Венеры, никогда не производили такого лица,

такого стана, такого собрания прелестей неизъяснимых"

(стр.91). Анна из „Идеальной красавицы" Сенковского „затме-

вала собою самые блистательные создания воображения вели-

ких живописцев (стр. 5). В горе, лежа на отоманке в слезах,

„при классической, истинно-художественной красоте всех черт

и форм, она действительно походила на Праксителеву статую

прорицающей Кассандры", если только, добавляет Сенковский,

„искусство может состязаться с природой в осуществлении ти-

пов совершества". Такой вопрос у писателей 30-х годов воз-

никает редко: обычно сравнение с живописным или скульптур-

ным произведением является выражением высшего восторга

перед красавицей.

Но и этого мало. Описывая своих красавиц, писатели

30-х годов охотно останавливаются на моментах, когда их

героини могли бы явиться моделью для художников и скульп-

торов. Так, Жукова, изображая гордую и прекрасную жен-