Русский серебряный век: запоздавший ренессанс

Следует отметить, что интерес к Бёрдсли не ограничивался вполне естественным стремлением узнать еще одно новое имя в искусстве. Здесь было еще стремление к изучению его творческой манеры, использованию его метода и стиля на русской почве. Не случайно, что в России возникло немало последователей Бёрдсли, пытавшихся использовать его стиль и творческую манеру. Одним из таких последователей Бёрдсли был Константин Сомов, один из самых ярких представителей «Мира искусства».

Уже в одном из первых выпусков «Мира искусства» Бенуа написал замечательную статью о Сомове, в которой он проследил развитие творческой манеры художника, особенности его художественного стиля. Бенуа показал, что для Сомова характерен особый «графический стиль», который возник у него в результате изучения опыта зарубежных художников, в частности графики Бёрдсли. «Сомов вовсе уж не так непохож ни на кого. На него имели несомненное влияние такие художники, как Бёрдсли, Кондер и Гейне. Вся штука в том, что они, действительно, имели на него влияние, но он им отнюдь и никогда не подражал… Нас всех поразило, как, познакомившись лет пять назад с только-то появившимися рисунками Обри Бёрдсли, он внезапно нашел свою форму выражения мысли, положим, напоминавшую фантазию гениального английского юноши, но в то же время не имевшую и тени подражания ему; видно было только, что Сомов нашел самого себя, а сам он был похож, несмотря на различие народностей, на Бердсли. Ведь существует же какое-то таинственное и необъяснимое общение идей, по милости которого одновременно зарождаются сходственные таланты»[164]. Это сходство, по словам Бенуа, иногда можно объяснить сходством условий жизни, но в случае с Сомовым и Бёрдсли об этом говорить невозможно, так как какое может быть сходство между лондонской и петербургской жизнью. Поэтому, заключает Бенуа, сходство этих двух художников остается тайной. Он полагает, что отыскание причин этого сходства станет когда-нибудь в будущем предметом для философии искусства, тогда как «от нас, современников и людей близких, они положительно ускользают».

Деятели «Мира искусства» разделяли с прерафаэлитами принцип эстетизма, возвышения искусства над моралью, обращались в своих работах к тем областям жизни, которые в недавнем прошлом считались за пределами искусства. Не случайно, Сомов постоянно подвергался упрекам в декаденстве и, как и Бёрдсли, считался разрушителем общественной морали. С Бёрдсли Сомова роднят такие, отмеченные Бенуа в его замечательном эссе, качества, как искренность, наивность, ирония, которые постоянно проглядывают в его картинах, «несмотря на увлечения эпохой бисера и альбомов». К этому надо еще добавить эротизм, который был свойственен многим работам Сомова, в особенности его иллюстрациям к «Книге маркизы» (опубликована в 1907 году в Германии, а в 1918 году в Петербурге на французском языке). Не случайно Сомов говорил, что «эротика есть сущность всего» и часто обращался к эротическим темам. Правда, эротика Сомова не имела такого вызывающего, парадоксального, порой, почти скандального характера, как у Бёрдсли. Она ограничивалась камерными, интимными сюжетами, напоминавшими скорее французское искусство XVIII-го века, чем эротику Климта, Ропса или Бёрдсли. Тем не менее, именно Сомов был первым русским художником, введшим в искусство эротическую тему.

Бёрдсли повлиял не только на отдельных русских художников, но и на становление всей русской книжной графики, которая как вид искусства стала оформляться только в начале XX-го столетия. О задачах развития русской книжной графики писал еще в конце прошлого столетия Сергей Дягилев опять-таки со ссылкой на Бёрдсли. Для Дягилева графический рисунок Бёрдсли был образцом книжной графики и не случайно, что многие русские художники, занимавшиеся оформлением книг, пристально изучали стилистику Бердсли. Среди них был А. Бенуа, К. Сомов, М. Добужинский, Е. Лансере, Н. Феофилактов.

Последний был в особенной мере обязан Бёрдсли, поскольку он начал с прямого подражания английскому художнику. Причем Феофилактов подражал не только стилю Бёрдсли, но и его внешнему облику, его прическе. На это обстоятельство шутливо указывал Андрей Белый, называя Феофилактова «московским Бёрдсли».