Русский серебряный век: запоздавший ренессанс

Характерно, что картина Бакста, пожалуй, первая русская картина, которая написана не по канонам эстетики классицизма. В ней нет традиционных образов античной архитектуры или мифологии, традиционных античных развалин, одиноко стоящих колонн и покосившихся арок греческих храмов. На фоне скалистого берега и бирюзового моря возвышается Афродита. Это не классический образ богини любви, скорее всего, это архаический тип богини, напоминающий микенские скульптуры. Позади нее виднеются одинокие статуи и развалины древних цивилизаций. Темное, грозовое небо пронзают молнии. Картина Бакста изображает одновременно и гибель античного мира и рождение новых миров, о чем свидетельствует таинственная улыбка богини, которая держит в руках синего голубя – символа мира[199].

К античной теме Бакст возвращается позднее, занимаясь оформлением декораций и костюмов для спектаклей Сергея Дягилева «Клеопатра» (1909), «Нарцисс» (1911), «Дафна и Хлоя» (1912). В этих постановках, вызывавших восхищение в свое время европейской публики декоративным оформлением и необычно яркими костюмами, при желании можно увидеть контраст Аполлона и Диониса, того, что так занимало поэтов, писателей и философов «Серебряного века». Строгость костюмов героев античного мира противостоит вакхической яркости костюмов и образов восточного мира. Философская тема об античности, как борьбы аполлоновского и дионисического начала, пришедшая от Ницше и ставшая лейтмотивом философских интеллектуальных дискуссий в России начала века, приобретала в этих образах визуальный, зримый характер. Визуальное мышление Бакста как бы дополняет интеллектуальные размышления об отношении российской культуры к античности[200].

В 1918 году конфликт между Дягилевым и Бакстом привел к тому, что он покинул Дягилевскую группу. Но через два года он вновь вернулся к коллективу, с которым работал всю свою жизнь.

Итак, в творчестве художников «Мира искусства» мы обнаруживаем как бы в песонифицированном виде все те три принципа, о которых шла речь в начале этой книги: принцип эстетизации наиболее отчетливо проявился в творчестве Александра Бенуа, эротизация – в творчестве Константина Сомова, и, наконец, стремление к эллинизации – в творчестве Льва Бакста. Осознанно или бессознательно, но изобразительное искусство «Серебряного века» приобретало интеллектуальный характер, связанный с философско-эстетическими дискуссиями эпохи. Именно поэтому, как мне кажется, оно до сих пор не утрачивает своего значения и художественной ценности.

Василий Розанов

Известный русский писатель Василий Васильевич Розанов (1856–1919) относится к тем авторам, творчество которых никогда не оценивалось однозначно. Оно вызывало и вызывает даже сегодня острые споры, самые противоречивые оценки. Такое восприятие розановского наследия не является случайным, оно отражает действительно противоречивый, не укладывающийся в привычный рамки характер его творчества.

Первые, кто стали говорить о гениальности Розанова, были Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский, которые высоко оценили и поддержали его талант. Гиппиус назвала Розанова «задумчивым странником», Мережковским – «русским Ницше», «столь же гениальным как Ницше, и может быть и более, чем Ницше, самородным, первозданным в своей антихристианской сущности». Лев Шестов отмечал у Розанова «несравненное литературное дарование», связь его с Достоевским, хотя и подчеркивал, что ему недоставало той огненной веры, которая была характерна Достоевскому. Историк русской философии В. Зеньковский писал, что Розанов «самый замечательный писатель среди русских мыслителей». Г. Флоровский в своем капитальном труде «Пути русского богословия» отмечал, что Розанов «писатель с большим религиозным темпераментом, но человек религиозно слепой». Литературный критик Ю. П. Иваск, опубликовавший первое собрание сочинений Розанова, вышедшее в 1959 г. в Нью-Йорке, в предисловии к нему писал: «В Розанове было что-то и от змеи подколодной, и что-то от птицы певчей. Он существо и ползающее, и парящее. Ползучий Розанов – это маленький человек, человечек, которого природа и вдобавок русско-бытовая судьба-злодейка согнула, раздавила, загнала в глубокое подполье затаенных эмоций обиды, зависти, злости, мести. Но иногда удавалось ему забывать о своих обидах, и он вырывался тогда на свободу, на простор, в поднебесье. Этот крылатый Розанов – мечтательный, уединенный поэт».