Русский серебряный век: запоздавший ренессанс

«Он притягивал к себе многообразием и глубиной своих прозрений, а также непрерывным любопытством, обращенным на всевозможные предметы. Только к чистому искусству, к истории искусства и, в частности к живописи (и, пожалуй, еще – к музыке), он обнаруживал равнодушие и до странности малую осведомленность… Имена первейших художников: Рафаэля, Микеланджело, Леонардо, Рембрандта и т. д. были ему, разумеется, знакомы, и он имел некоторое представление об их творчестве. Но он до странности никогда не выражал живого интереса к искусству вообще и в частности к искусству позднейших эпох»[203].

Бенуа, быть может, прав в том отношении, что Розанов действительно порой не уделял необходимого внимания эстетическому анализу произведений искусства, которые он описывал, рассматривая их главным в контексте истории культуры. В его работах действительно доминировал взгляд на искусство не искусствоведа, а историка. Но равнодушным к изобразительному искусству он никогда не был. Именно в «Мире искусства» он публикует статьи о живописи и даже скульптуре, которые опровергают представления о его равнодушии к изобразительному искусству.

Одной из первых работ, опубликованных Розановым в журнале «Мир искусства», была статья «О древне-египетской красоте». Она была напечатана в 1899 году в четырех номерах журнала. В этой статье Розанов смело сопоставляет различные культурные феномены: Библию, учение Платона о душе и древне-египетскую «Книгу мертвых», находя между ними много общего в представлениях о тайне человеческого существования. В его статье много сравнений, образов, проницательных наблюдений. В ней больше интуиции, чем знаний. Тем не менее, статья вызвала большой интерес у читателей. Сергей Дягилев высоко отзывался о ней как о глубокой и вдумчивой работе[204]. А Бенуа отмечал, что «любопытство Розанова было в высшей степени возбуждено всем, что он вычитывал таинственного в барельефах и в иероглифах, свидетельствующих о верованиях египтян, обнаруживая при этом свой дар проникновения в самые сокровенные их тайны»[205].

В «Мире искусства» были опубликованы и путевые заметки о путешествии по Италии («Пестум», «Флоренция», «Помпея»). В этих статьях, помимо обычных путевых наблюдений и описаний, содержатся рассуждения об истории, например, об Америке и американизме как «кардинальном периоде истории», когда торжествует новый мещанин (в этом рассуждении отчетливо прослеживается влияние идей Константина Леонтьева, изложенных в его статье «Средний европеец, как идеал и оружие всемирного разрушения») или же о культуре, как «о неуловимом и цельном явлении связанности и преемственности, без которой не началась история и продолжается только варварство»[206]. Проблемы истории культуры и искусства рассматриваются также и в других его статьях, опубликованных в «Мире искусства» – «Афродита – Диана» (№ 23–24, 1899), «Ипполит» на Александрийской сцене» (№ 9–10, 1902), «Чувство солнца и дерева у древних евреев» (№ 5–9, 1903).

В этих статьях проявилось эстетическое понимание истории, которое Розанов развивает в своих работах. Его интересует здесь не хронология, не описание памятников и документов, а то эстетическое начало, которое он находит в Древнем Египте или Древней Греции. Розанов сам признавался о неодолимом чувстве, которое влечет его к истории. В письме к Э. Голлербаху от 8 октября 1918 г. он пишет: «Хочется – Москвы, хочется… Флоренции. Как мне – люблю Русь, Волгу, стерлядей в ухе, а грежу фараонами, пирамидами, скамами». Этими грезами проникнуты статьи Розанова на исторические темы, опубликованные в первых номерах «Мира искусства».