Русский смысл

Царь может отобрать из среды народа самых умных и талантливых, самых честных и справедливых людей, и это могут быть действительно лучшие люди страны, но это не будет аристократия, а править должна именно аристократия. Не говоря уже о том, что ни великий ум, ни железная воля, ни самые возвышенные устремления не могут сделать человека царем. Нужна царственность. Особый вид харизмы. Человека с такой харизмой можно отыскать только в древнем аристократическом роду. Вот ещё почему монархия и аристократия тесно связаны. Если династия прервалась, родоначальника новой династии можно найти только в среде аристократии, а в нашем случае для начала ещё придется отыскать аристократию.

Тогда только и состоится монархия, когда состоится то, о чем писал барон Юлиус Эвола: «Истинный король хочет иметь подданных, являющихся не тенями, не марионетками, а личностями, воинами, живыми и могущественными существами. Его гордость заключается в том, чтобы чувствовать себя королем королей».

Гордость современных президентов, особенно на Западе, в том, чтобы чувствовать себя главными плебеями, их особый шик в том, чтобы подчеркивать свою принадлежность к сословию, которому не дано править. Современные общества уже настолько эгалитарны, что разговор о наследственной аристократии вызывает лишь хлопанье ресницами. «Имеет значение не знатность, а личные достоинства» – эта убогая мыслишка стала аксиомой общественного сознания. И ни кому не объяснить, что для управления страной нужны такие личные достоинства, которые дает только знатность. И ни кто не хочет видеть, что когда знатность отвергли, ни какие личные достоинства не только не восторжествовали, но и оказались окончательно втоптаны в грязь.

Чернь с упоением смакует истории об аристократах-придурках, которые ни чего из себя не представляют и «способны только кичиться заслугами предков». Чернь не может понять, что любая популяция неизбежно проявляет признаки вырождения, и если мы видим аристократа-вырожденца, это ни как не опровергает аристократического принципа. Чернь сентиментально грустит, вспоминая о прошлом, когда «достойные люди» не могли «пробиться наверх» только потому, что «не были знатными». Чернь не интересуют бесчисленные примеры того, что вот как раз достойные люди у всех народов и во все эпохи пополняли ряды аристократии, пусть сначала формально, но их потомки становились настоящими аристократами. Сословные перегородки ни когда не были непроницаемы, аристократия всегда нуждалась в «свежей крови» именно для того, чтобы предотвратить тенденции вырождения. Да, аристократия может вырождаться, но эгалитарное общество само по себе является продуктом вырождения.

Барон Эвола писал: «Запад больше не ведает мудрости: он не знает благородного безмолвия тех, которые преодолели самих себя, не знает светлого покоя тех «которые видят» … На место мудрости вступила риторика философии и культуры, мир профессоров, журналистов, спортсменов – схема, программа, лозунги». «Если сегодня и появятся истинные вожди, достойные этого звания, а именно люди, которые пытаются пробудить в человеке силы иного рода, не суля им взамен материальные блага, но, напротив, требуя от каждого суровой дисциплины, люди, которые не опускаются до торговли собой во имя достижения эфемерной и бесформенной личной власти – эти вожди не смогут оказать практически ни какого воздействия на современное общество».

Эта безнадежная картина вполне адекватна. Но мы сейчас не о том, возможно ли ещё возродить настоящую аристократическую элиту. Мы говорим про аристократический идеал, как таковой. При этом мы понимаем, что носители идеала не могут его не распространять, они волей-неволей будут менять воздух вокруг себя. Поэтому у Эволы есть высказывания, которые отнюдь не дышат пессимизмом: «В тишине, строгой дисциплине самообладания и самоопределения мы должны с холодным настойчивым усердием создавать из единиц элиту, <объединив> всех одиноких и мужественных людей, остающихся неисправимо благородными в этом мире торговцев, уголовников и сумасшедших». Барон призывал «возродить аристократические ценности, те ценности качества, дифференциации и героизма, тот смысл метафизической реальности, которым противоречит сегодня всё, и которые мы, однако, вопреки всему отстаиваем».

Эвола считал себя язычником, но это просто недоразумение, вызванное, очевидно, тем, что он не рассмотрел в современном ему христианстве мужского начала. Между тем, христианство это именно воплощение солнечного мужского начала, которое Эвола проповедовал, сам не понимая, что это ценности Континента, то есть в основе своей они христианские. Староевропейское рыцарство собственно и опиралось на мужское начало христианства, впрочем, не избежав искажений, связанных с католицизмом. Но с ортодоксальным православным христианством мужское рыцарское начало сочетается куда лучше. Православные стали бы куда лучшими рыцарями, чем были католики. Беда лишь в том, что православные об этом не знали.