Русский XX век на кладбище под Парижем

«Компания G-7 и еще одна (у которой были желтые такси) высоко ценили русских: они всегда сдавали в бюро находок что найдут в машине, и никогда на них не было жалоб; и еще они умели писать, чему не все французы в ту пору были обучены. Клиенты тоже предпочитали русских, воспитанных, честных работяг, не вымогавших чаевые. За рулем можно было видеть бывших адвокатов, прокуроров и врачей. Наш друг Саша Градов в человеческом плане был просто персонаж замечательный, бывший военный атташе русского посольства в Париже. Он говорил на пяти языках, был очень образованный, а сидел за рулем, как все. Когда он умер, французское правительство о нем вспомнило, послали на его похороны какого-то министра, а до того его жена весь Париж обегала, искала больницу, куда б его приняли. Но большинство таксистов были все же офицеры. И совсем не все были бывшие аристократы, как утверждают, было много казаков, но среди них были и их офицеры, из их собственных полков.

…В то время почти не было частных машин. Богатые дамы делали все закупки на такси, потом вечерние выходы тоже на такси – в театр, в кино, в ресторан, тогда ведь даже друзей приглашали на аперитив – в большие кафе на бульварах. Квартиры были маленькие, так что все не дома. Вечером из театра возвращались на такси. А потом стало труднее, перестали брать. И еще много было «халявщиков», скажут подвезти к магазину и подождать, а сами удерут через пассажи… 1934 – 36 годы были ужасные. Была забастовка, которая продолжалась целый месяц (кажется, в 1936), чтоб был твердый аванс. А при Блюме стоимость жизни упала, райское было время, для тех, у кого была работа, конечно… Часто бывали споры с французскими шоферами… И простые французы в массе были настроены против таксистов. «Белые русские». А рабочие были на сто процентов коммунисты, они были очень враждебно настроены».

ПЕВЗНЕР АНТОН БОРИСОВИЧ, artiste-peintre et sculpteur, 18.01.1884 – 12.04.1962

Не так уж много на этом кладбище основоположников художественного авангарда и вдобавок не так уж много крещеных евреев (З. Пешков, Ю. Мандельштам, А. Галич, М. Лосская…), чтобы нам пройти мимо, не остановившись у этой могилы. Ибо Антон (он же Антуан, он же Натан) Борисович (он же Беркович, он же Абрамович) Певзнер, как и младший брат его Наум (он же Нехамия) Габо (он же Певзнер), были воистину корифеями авангарда в скульптуре, хотя и не стали слишком известными у себя на родине, в скромных Климовичах (бывшей Могилевской губернии), где они родились в многодетной еврейской, однако не вполне ортодоксальной (Антон, как и его матушка, был крещен в православие) семье. Антона, рано проявившего художественные наклонности, послали учиться в Киевское художественное училище, откуда он поехал в петербургскую Академию художеств. И в Киеве, и в Петербурге Антону было скучно – только в частных московских галереях Щукина и Морозова, да на выставках «Бубнового валета» его бунтарская натура воспаряла. Естественно, что поиски самого что ни на есть современного искусства привели его в Париж, где новые друзья, Архипенко и Модильяни, познакомили его с кубистами. После революции оба брата – Антон и Наум – возвращаются в Россию (Наум за истекшие годы успел поучиться в Мюнхене медицине, биологии, потом физике, химии, инженерным наукам и в конце концов стал художником). Братья полны надежд на освободительную революцию, равенство, братство, свободу и полный переворот в русском искусстве. И казалось, есть основания верить, что все нынче пойдет на Запад из России – как супрематизм Малевича, как контррельефы Татлина… В оркестровой яме театра на Тверском бульваре в Москве 1920 года открылась выставка братьев Певзнеров (один из них уже стал к тому времени Габо), сопровождаемая их «Реалистическим манифестом», который даже на тогдашнем вполне несдержанном фоне показался не слабым. Там было сказано, что и кубизм и футуризм – это вчерашний день. Братья Певзнеры «утверждали линию только как направление скрытых телестатических сил и их ритмов… утверждали… кинетические ритмы как основные формы» своих «ощущений реального времени». Они затеяли знаменитую дискуссию о пространстве и форме, и, хотя людишек в России большевики уже стреляли почем зря, и вешали, и морили голодом, жизнь представлялась молодым художникам полной надежд. Однако со знаменитой заграничной, устроенной Наркомпросом, русской выставки авангарда в 1922 году оба брата в Россию не вернулись: они уже ощутили, вероятно, что «социальный заказ», выйдя из стадии эксперимента, будет требовать в ближайшем будущем меньше манифестов и новаций, но больше крови.