Русский Жребий

— Здоровы, слава Богу, — отозвался Курамшин и, помедлив, спросил: — Больше ни о ком справиться не хочешь?

Игорь опустил глаза:

— Мама умерла два года назад, я знаю… Я тогда едва не сорвался к ней на похороны. Удержался… Она бы этого не хотела. Но ты себе не можешь представить, Валера, как это… Знать, что твоя мать умирает, что умерла, и не мочь даже проститься с нею, последний сыновний долг отдать. Если бы не я, она была бы жива и сейчас. Но она этих издевательств не выдержала.

— Причём здесь ты…

— Причём… При том, что для людей, которых я любил и люблю, я стал настоящим наказанием.

— Наташа так не считает.

Стрешнев вздрогнул:

— Ты видишься с ней?

— И даже довольно часто. Они очень подружились с Ниной. Ты же знаешь Нину — сердца этого Воробышка хватит, кажется, на все печали мира…

— Вот именно, печали. Я хотел, чтобы она была счастлива, а что вышло? Соломенная вдова с двумя детьми на руках. Детьми, которых я даже не видел! И вряд ли увижу когда-нибудь. Иногда я думаю, может, стоило сесть в тюрьму? Тогда бы я имел право на свидания… С ней, с детьми… Но ведь это отвратительно, когда дети с рождения видят своего отца только за решёткой!

— Они любят тебя, Игорь. Наташа им столько рассказывала о тебе!

— Лучше бы не рассказывала ничего. Забыла бы меня, как дурной сон… — Стрешнев нервно хрустнул пальцами. — Вышла бы замуж за благополучного человека. Конечно, с двумя детьми это не так просто. Но ведь она так молода, хороша собой, добра… Наверняка нашёлся бы такой человек.

— То же самое ей говорят её приятельницы.

— А она?

— А она ничего не хочет слышать. Она любит тебя и никого другого не замечает.

— Но я всё равно что мертвец.

— Ты скорее без вести пропавший, а без вести пропавшие иногда возвращаются, если их очень ждут. А я не знаю другой женщины, не считая Нины, конечно, которая умела бы так ждать, как Наташа.

— Как эгоисту, мне приятно это слышать, потому что одна мысль, что моя жена может стать чужой приводит меня в исступление. А как человеку, не совсем ещё утратившему остатки благородства, мне тошно… Я не принёс этой женщине ничего, кроме страданий. И ничего иного принести не могу. Ладно, — Стрешнев глубоко вздохнул и принялся заваривать чай, — оставим эту тему. Может, всё решится уже очень скоро. Здесь на переднем крае можно в любую секунду Богу душу отдать. Вот, начнут сейчас гады свидомые палить, и нечаянно в эту комнату угодят — и всё, все вопросы решены.

— Ты уж не за этим ли в самое пекло полез?

— Да не за этим, успокойся. Некому больше было — вот и полез, — Игорь отхлебнул чаю. — Вот, оно — счастье! Крепкий чёрный чай! Месяц, наверное, вместо него всякую бурду пил… Я ж в Городе уже седьмой год живу. Документы мне добрые люди сделать помогли да и посоветовали от греха к соседям из родного Отечества податься.

— А почему сюда?

— Хороший город, красивый. Не центр, но и не захолустье. Озёра кругом, монастыри. Такой тихий русский уголок… Я, когда вижу теперь, как его эти твари уничтожают, дышать не могу! Кажется, всех бы их раздавил, как клопов, да только давить нечем! Прижился я здесь, как ни странно. На завод работать устроился, сперва комнату снимал у бабки одной, а затем по её смерти домишко её по сходной цене у наследников купил. Не знаю уж, стоит он ещё или разбомбили… Как вся эта свистопляска началась, так и не бывал там. Собаку соседям отдать пришлось. Тоже не знаю, что с ней поделалось… Как ты можешь догадываться, военных в нашем городе и его окрестностях весьма мало. А мужички сами по себе много не навоюют. Сто мужичков без опытного начальника останутся сотней мужичков, а не ротой. Им командиры нужны, которые бы в военном деле шурупили. Поэтому я среди первых в ополчение и записался. Правда, прошлые мои регалии мне указать никак нельзя было, но этого и не потребовалось. У Первого глаз намётан. Он уже после первых боёв определил, что воевать я умею, и назначил меня самый ответственный участок фронта оборонять, чем я пока небезуспешно и занимаюсь.

— Да уж наслышан! — улыбнулся Курамшин. — А почему Сапёр?

— А… Ну, так у меня не только паспорт на другое имя, но и биография другая. А по ней — служил я некогда в сапёрной бригаде, будь она неладна. Слава Богу, разминировать пока ничего не приходилось…

— Да, нелегко тебе…

— А кому здесь сейчас легко? Сколько людей без крыши над головой, без всего остались. Я им, старикам особенно, в глаза смотреть не могу. Вроде и не виноват, а вроде — не защитил. Короче, «и всё-таки, и всё-таки, и всё-таки». А сколькие близких потеряли? А калеками остались? Мёртвым теперь можно только завидовать. Им уж, во всяком случае, лучше, чем нам.

— Как думаешь, долго удастся оборону держать?