Русский Жребий

Сегодня, оказавшись погребённым под слоем земли, он впервые испугался. Страшно быть похороненным заживо! И вслед затем, вновь увидев солнце, вдохнув жаркий летний воздух, ощутил давно забытое и ещё очень смутное чувство — радость жизни. Радость видеть небо над головой, слышать голоса друзей, говорить, ходить, действовать… А ещё он впервые почувствовал, что Бог всё-таки есть. Он ещё не верил вполне, но уже искал этой веры и застенчиво, таясь от других, попросил Профессора написать ему несколько молитв. Тот написал и подарил карманное Евангелие…

Семья Роберта всегда была далека от религии. Отец его происходил из семьи «старых большевиков». Роберт хорошо помнил, как ругался дед, когда в начале 90-х стали восстанавливать храмы. Для старика это было «плевком на все наши достижения». Отец, конечно, был далёк от большевистского задора родителя — ему просто не было ни малейшего дела до религии, и на верующих он всегда смотрел снисходительно, как мудрый человек на несмышлёнышей. Само собой, из всех партий семья Роберта поддерживала только коммунистическую. Он, впрочем, едва выйдя из-под материнской опеки, вовсе перестал участвовать в выборах, считая себя слишком трезвомысленным человеком, чтобы строить из себя дурачка, ставя крестики в бюллетенях…

Рационалист до мозга костей, он с одинаковой снисходительностью посматривал на всех «верующих»: церковников, партийцев или же поклонников какого-либо иного культа. Вера казалась ему слабостью человеческой натуры, не умеющей быть самодостаточной…

Однако, такая иррациональная штука, как война, способна разбить вдребезги любые рациональные построения и при этом словно отворить люк глубокого колодца, позволив душе увидеть Небо. А увидев его, приходит желание, во что бы то ни стало, уцепиться хоть за краешек его, не потерять.

Рушился мир — внутренний, внешний. И одолевали сомнения — а удастся ли выстроить иной? Глядя на умирающий Город, падало сердце в бездну неверия. Вот, и журналисты приехавшие не порадовали — рассказали, что в Городе уже нет воды и практически нет электричества. Восстановить подачу нет никакой возможности, ибо ремонтные бригады не могут работать из-за постоянных бомбёжек. Одна из них так и погибла — при исполнении. А потому воды нет. Воду берегут. Её черпают из городских фонтанов, её раскупили в магазинах, её набирают во все ёмкости, когда скупая природа всё-таки посылает дождь. Вода в городском бассейне зацвела и дурно пахнет, и её теперь можно использовать только для хознужд. В гостинице журналисты для нужд личной гигиены использовали боржоми — оно ещё было… А ведь вокруг Города столько озёр! В это время года на их пляжах всегда было много народа, а теперь никого, потому что мины рвутся и там…

— …В городах, ураганами смятых,
В пепелищах разрушенных сел
Столько сил, столько всходов богатых,
Столько тайной я жизни нашел.
И такой неустанною верой
Обожгла меня пленная Русь,
Что я к Вашей унылости серой
Никогда, никогда не склонюсь!

Эх, когда бы этакую веру иметь! А он ведь верит, этот московский «белогвардеец», в чужие строки-заветы, что читает с таким вдохновением. Верит! Даже лицо его, обычно строгое, сосредоточенное — как ясно теперь. Даже взгляд другой…

— …Мы пойдем! Мы придем и увидим
Белый день. Мы полюбим, простим
Все, что горестно мы ненавидим,
Все, что в мертвой улыбке храним…[5]

Твои бы, в смысле поэта этого, слова — да Богу в уши… Тягостно было Роберту со своими мрачными думами среди общего торжества изображать бодрость и безунывность. От этого ещё тяжелее делалось. Хотя как будто бы не ему одному? Вон и Профессор печален и задумчив. Он, правда, весёлостью и вообще не отличался. Улыбка — нечастая гостья на его сухощавом лице аскета. Но обычно он куда более разговорчив. Могли бы с Фартовым «парный конферанс» устроить… Нет, молчит, смотрит куда-то в сторону и лишь изредка из вежливости улыбается печальной улыбкой чьей-то шутке, изредка роняет фразу-другую, вспоминая что-то из своего боевого опыта.

Тоскует и дамочка-журналистка. Ну да тут всё ясно. Бросил её г-н Курамшин и отправился к Сапёру. Говорят, давние приятели они… Уж не размыкают ли втихаря, пока тут насухую заседать приходится?

— Сергей Васильевич, вы бы тоже прочли что-нибудь, — резво просит Фартовый, упоённый своим положения героя, с обожанием глядя на командира.

— Нет уж, увольте, — тонко улыбается Профессор, как всегда «по-старорежимному» «выкая». — Вы сегодня герой — вот, и солируйте!

— Соло — хорошо, а дуэт — завсегда лучше, — смеётся другой герой дня Таруса. — Эх, жаль гитары нет… Сейчас бы забацали что-нибудь, чтоб душа развернулась!

— В самом деле, Сергей Васильевич, поддержите почин героя, — неожиданно поддерживает Фартового журналистка.