Русский Жребий

— И на которой предательски скрипели третья и пятая ступеньки…

— Ты всё помнишь! Да, третья и пятая. Мне их скрип иногда снится, как шум леса и стон поездов… Теперь, наверное, все ступени скрипят. А, может, уже и сгнили, сломались, как и сам дом…

— Зачем же ломаться? Два года назад я починил и их, и крыльцо, и твои резные створки. И всё, что там требовало починки.

— Ты был в нашем доме?!

— Почему тебя это удивляет? Ты же оставила мне ключи. Я был проездом в тех краях и решил заехать, посмотреть… А когда увидел мерзость запустения, то решил, что нехорошо будет так всё и оставить. Мои предки были простыми крестьянами, и хотя сам я всю жизнь прожил в городе, но инстинкт-то остался. Тяжело мне видеть заброшенные дома, поля. Всегда хочется руку приложить, поправить. У меня как раз намечался отпуск, и я посвятил его благородному физическому труду в виде восстановления твоего дома.

— Нашего…

— Допустим. Вообще, думаю, к старости надо будет уехать в какую-нибудь глушь и зажить нормальной жизнью, какой жили мои предки.

— Спасибо тебе, Серёж…

— За что?

— За дом. И за то, что не забыл… Я не хотела ни о чём говорить здесь и сейчас, но… Мы же не знаем, что будет завтра, будем ли мы живы завтра! Поэтому скажу… Ты… прости меня. Я ведь… не тебя тогда предала, а себя.

— Не понравилась Италия?

— Понравилась. Только я там — невозможна. Чужая я там… Всё вроде хорошо: квартира, машина, комфорт и лоск… А мне в этом комфорте, стоило глаза закрыть, наш дом снился. Со всей его неустроенностью и запущенностью. И до слёз хотелось всё назад вернуть…

— И с мужем своим новым ты, конечно, думала о другом…

— Может быть, и думала. А разве ты жил монахом эти годы?

— Тебя это не касается. К тому же я мужчина. И, в конечном итоге, именно ты от меня сбежала, а не я.

— Я виновата и прошу у тебя прощения. Но разве ты был во всём прав? Если бы ты позволил мне ещё тогда сделать то, что я делаю сейчас, всё было бы по-другому. И потом, вспомни, сколько раз я звонила и писала тебе! Тогда никакого Марко ещё не было и в помине… Тебе довольно было хотя бы раз снять трубку и сказать, что я тебе нужна. И я бы вернулась! Но ты мне так и не сказал этого, ничего не сказал… И я не стала навязываться.

— Что ж, надо признать, что мы оба, вероятно, были слишком горды и самолюбивы, чтобы понять друг друга. Да и вообще… В итоге, чего мы достигли, прожив, как минимум, половину жизни? Я не поднялся выше капитанского чина и оказался на улице, потому что офицерские погоны очень понадобились всевозможным любовницам и прочей сволочи, тогда как боевые офицеры, не готовые шакалить, наоборот оказались категорически не нужны. Поэтому нашего брата вывели за абшид, а Родина обрела гламурных «офицеров» с пятым номером бюста… А ты… Тебе так и не удалось воплотить ни одного своего замысла. А ведь их у тебя много было, я помню! Тебе пришлось удовольствоваться ролью добросовестного статиста, ассистента при чужих замыслах…

— Не всё так безнадёжно. Теперь у меня есть новый замысел. Он совсем не так масштабен, как прошлые, но уж его-то я осуществлю. Мне кажется, мы сейчас, наконец, оказались в своём времени и на своём месте. И ты, и я. А, значит, всё ещё только начинается.

— Стало быть, твой оптимизм ещё не иссяк?

— Это не оптимизм. Просто… Не знаю, как сказать. У меня такое чувство, будто я за четырнадцать лет — первый раз живу. Не имитирую — жизнь — следуя не мной установленным правилам, вписываясь в чужие трафареты, а живу. Может быть, поэтому мне теперь ничего не страшно.

— Да? А мне страшно, Аля. Потому что от пуль и мин я не смогу тебя защитить. И я бы дорого дал, чтобы тебя сейчас здесь не было. Мне достаточно ответственности за моих бойцов!

— Я не твой боец, Серёжа. И ты за меня не отвечаешь. И никто за меня уже давно не отвечает, кроме меня самой… Но, однако же, стоило приехать сюда, чтобы вновь услышать эти слова: «Я не смогу тебя защитить…»

— А если я попрошу тебя уехать?

— Бесполезно. Я ведь не к тебе приехала и останусь здесь до конца. Каким бы он ни был.

— Ты сумасшедшая.

— А ты? Разве нормален?

Да, пожалуй, эти двое оба были ненормальными. В своём роде. Роберт не видел их лиц, но легко представлял их: хрупкая женщина неопределённого возраста с октябрьским печально-прозрачным отсветом в глазах и высокий средних лет офицер с худым, усталым лицом… Она, должно быть, чуть улыбается, но грусть так и таится в кончиках её губ, а он… Вероятнее всего, пощипывает ус и нервно поправляет небольшие очки. Сколько ж лет не виделись эти люди? И, вот, столкнула их война, разгоревшаяся так далеко от обоих, но обоим не позволившая жить прежней жизнью, остаться в стороне. Как, однако, чудно переплетены человеческие судьбы! И неужели безо всякого смысла? Высшей воли на то?

Роберту, наконец, стало совестно подслушивать дальше разговор командира с женой, и он осторожно отошёл от дома, машинально закуривая очередную сигарету.

Глава 11.