Русский Жребий

Недели через две после того разговора рассерженный резервист всё-таки исчез. А с ним — ещё четверо. Объявлено было, что они дезертировали. Но как неведомо откуда налетающий дымок ходили слухи, что «всё не так однозначно», что положили мужиков свои же…

До сего дня не верил в то Лёнька, не хотел верить. А, вот, теперь на очередную расправу, да в Сёмкины ненавистью испепеляющие глаза посмотрев, усомнился. Такой-то дебил, пожалуй, не задумался бы мужиков кончить. А ведь он не один отмороженный…

Внезапно Лёньку стала бить крупная дрожь. На шее одного из полуобнажённых тел с изуродованным до неузнаваемости лицом он увидел до боли знакомый предмет: маленький, искусно вырезанный деревянный крестик… Два таких креста сделал всегда увлекавшийся резьбой брат Олег ещё лет десять назад: для себя и для Лёньки. Лёнька хоть и не верил, но подарок братний носил и теперь судорожно выволок его из-под одежды, сверяясь: нет сомнений — тот самый крест!

Лёнька глухо застонал, согнулся, точно пронзило его насквозь, уткнулся головой в окровавленную грудь убитого:

— Как же это? Как же? Мы же поклялись! Так не должно было быть!..

Но мертвец уже ничего не мог ответить на все горькие Лёнькины вопросы. Утерев слёзы, он прошептал:

— Прости меня, братку… Не хотел, не хотел я, чтоб так было… Правда, не хотел… — и, шатаясь, побрёл прочь.

Вот, они — «сепаратюги», «клятые москали». Вот, чья кровь теперь на всех и на нём, Лёньке, среди прочих. Заметив, что руки его в крови, он стал лихорадочно вытирать их об одежду, но стало лишь хуже — точно весь теперь в братней крови был.

Невдалеке что-то горело, рвались к палящему солнцу клубы смоляного дыма. То там, то здесь слышались одиночные выстрелы. Победители обходили уцелевшие дома и выгоняли из них всех обнаруженных мужчин — «для отправки в тыл на следствие». Что такое «отправка в тыл», Лёнька теперь смутно подозревал и, увидев, как трое нацгвардейцев гонят тычками мужика лет шестидесяти с немалым хвостом, грозя ему автоматом и не обращая никакого внимания на голосящую позади старуху:

— Крокуй, кацапське кодло! А ти писок, поки тебе саму не опреходовалі![12] — решил вмешаться:

— Какого хрена вы делаете?! Какой это сепаратист?! Он же старик!

— А нам яке діло? Не хрена було з сепаратюгамі екшаться! Нехай тепер відповідає![13]

— Отпустите его, хлопчики! Не виноваты мы ни в чём! Пожалейте! У него же два инфаркта уже!

— Та хоч десять!

— Звери вы, что ли, совсем?! — заорал Лёнька. — Это наш народ, наши граждане, находившиеся под оккупацией сепаратистов! Мы их освободить пришли или что?!

— А ти що тут розпоряджаєшся? — раздался издевательски-злой голос неведомо откуда явившегося Сёмки. — Ти рядовий боєць чи генерал? Тягніть, хлопці, це падло далі. У нас наказ є![14]

— Хлопцы! — дед рухнул на колени. — Не погубите! Мы со старухой всё это время из подвала не вылезали! Мы такие же украинцы!

— Раніше треба було думати, раніше[15], — злорадно ответил Сёмка и, прежде чем кто-либо успел опомниться, выпустил в несчастного пленника автоматную очередь.

Дед рухнул на землю, сразу побагровевшую от растекающейся крови. С воплем бросилась к нему его жена. Конвоиры растерянно переглядывались.

— Ну всё, утырок, — прохрипел Лёнька, в бешенстве оттого, что не мог даже набить мерзавцу морду из-за наставленного теперь уже на него автомата, — ты нежилец!

— Це ми ще подивимося, хто з нас нежилець![16]

Задыхаясь от бешенства, Лёнька бросился к комбату, надеясь, что Гетман непременно остановит это кровавое безумие. Командир уже успел расквартироваться в одном из уцелевших домов. Вальяжно развалившись на диване, он курил что-то странно пахнущее. Дежурный сперва не хотел пропускать Лёньку, но тот, разгорячённый всеми горькими событиями этого проклятого дня, отпихнул его и шагнул в комнату:

— Пан Гетьман, дозвольте звернутися!

«Пан» — это обращение было введено в батальоне самим командиром, и скоро, поговаривали, должно было стать уставным во всей украинской армии.

Комбат скосил на вошедшего мутные, нездоровые глаза:

— Чого тобі, Лео?

— Мені поговорити! — не очень-то владел Лёнька мовой и редко говорил на ней, но с Гетманом иначе никак нельзя было.

Гетман сделал знак дежурному уйти и лениво уселся на диване. Взгляд его странно блуждал, а движения были замедлены:

— Ну, говори…

— Пан Гетьман, потрібно негайно зупинити це свавілля! Ми ж плямувати вигляд усієї Національної Гвардії!

— Про що ти, власне?

— Як про що?! Розстріляні поранені! Вбиваються мирні жителі! Старики! Просто так! Потіхи ради!

— Що поробиш, Лео, це війна.

— Війна?! Ні, Степан, — вспомнив дружбу детских лет, Леонид обратился к комбату по имени. — Ні, це не війна. Це вбивство, злочин. І воно має бути зупинено!

— А ти як би хотів, Лео? Велика Україна з кривавої купелі народиться, лише омита кров'ю ворогів, кров'ю москалів вона підніметься на належну висоту! Ми повинні знищити москалів, знищити їх смердючу Московію — в цьому наша історична, космічна, якщо хочеш, місія.

— Тут не Московія, пан Гетьман. І старий, якого щойно застрелив дегенерат Сьомка, не була Москалем, а українцем!