Русский Зорро, или Подлинная история благородного разбойника Владимира Дубровского

…и всё же беда сгустилась теперь над головою Кирилы Петровича. Разбойник в тюрьме ожидал расследования и суда, где тайные дела Троекурова станут явными. А с великим князем шутки плохи: прознает Михаил Павлович правду – и придётся седому генералу держать ответ по всей строгости. Дубровский-то, пожалуй, и в краже обвинён понапрасну; насмотрелся на него Кирила Петрович, пока был Владимир французом, и поручиться мог, что такие молодцы побрякушек не крадут. «Честью и хваткой в отца пошёл, – думал Троекуров, – а я, старый дурак, променял друга на подьячих… собачью кровь, хамово племя… верно говорил про них Андрей Гаврилович!»

В сумраке душевном генерал распорядился запереть ворота усадьбы и никого не принимать. Три дня он искал утешения в объятиях наложниц, коих одну за другой водила в спальную из гарема старая надсмотрщица, и пил беспробудно. На четвёртый день Кирила Петрович женщин прогнал и маялся похмельем, рассеянно листая «Жизнь двенадцати цезарей». Мысль, которая всё это время ворочалась в голове его, наконец дозрела. Отбросив книгу, Троекуров послал верхового слугу за помещиком Спицыным. Антону Пафнутьевичу велено было явиться безотлагательно.

Глава II

Ночами Дубровский обыкновенно размышлял, уставясь в темноту, а днём дремал под монотонный шелест дождя за окошком, отвлекаемый лишь завтраком, обедом и ужином…

…но вот в неурочное время дрёму прогнало громыхание железа: солдат из инвалидной команды нащупал ключом замочную скважину, потянул дужку навесного замка из петель и с лязгом отодвинул засов. Дверь отворилась, инвалид внёс в каземат объёмистую плетёную корзину, молча поставил её на пол и тут же вышел. Снова лязгнул засов, проскрежетал ключ, и неровный топот хромого тюремщика стих за дверью.

Чуть погодя Дубровский выпростался из-под одеяла и встал с лежанки, чтобы обследовать корзину: до сих пор никто ничего ему не передавал. Поначалу Владимир опасался, что добрейший купец Рябоволов явится в острог и привлечёт к себе напрасное внимание, нарушив их тайный договор, однако у старика хватило смекалки себя не выдать. Но если корзину прислал не он, то кто?

Дубровский уселся на топчане, поставил корзину перед собою, откинул шитое полотенце, которое её закрывало, – и застыл в изумлении, вдохнув дивные полузабытые ароматы. После тюремных блюд, отвратительных равно по виду и запаху, содержимое корзины выглядело достойным пиров Лукулла. Казалось, отборную снедь покупали для пикника за тысячу вёрст отсюда – в дорогих лавках Милютинских рядов на Невском проспекте. Каждое румяное яблоко, достойное кисти живописца, покоилось в розовой гофрированной бумаге; восковые бока сочных груш выглядывали из обёрток жёлтого цвета, картонная коробка надёжно берегла янтарные кисти винограда. Нежный сыр и свежайший кровавый ростбиф спелёнуты были плотной тканью салфеток; щедрое великолепие украшала собою бутылка вина.

Апатия Дубровского мигом улетучилась, мясной дух вызвал зверский аппетит, а рука сама потянулась к бутылке. Ухватив её за горлышко, несколькими ударами дном о каблук Владимир вышиб пробку и сделал затяжной глоток. Правду сказать, заметными достоинствами вино не обладало, но дарёному коню в зубы не смотрят, а после долгого воздержания и обыкновенное крымское казалось нектаром. В голове у голодного арестанта приятно зашумело; он жадно принялся за трапезу, воздавая должное яствам, жмурясь от удовольствия и мысленно благодаря неизвестного друга, который вернул ему радость жизни.

Тем временем Антон Пафнутьевич Спицын под моросящим дождём держал путь прочь от острога. Он сам правил двуколкою по склизкой осенней дороге; встряхивал мокрыми вожжами, чтобы подстегнуть лошадей, и ворчливо рассуждал:

– Виданное ли дело – разбойника французскими винами поить?! Чай, с Дубровского и бражки-то деревенской многовато будет. На хлеб и воду его надобно! На хлеб и воду! Пускай помучается голубчик до самого суда!

Наказания страшнее, чем голод, обладатель трёх подбородков и внушительного брюха представить себе не мог, а к Дубровскому питал жгучую ненависть, свойственную трусам. Антон Пафнутьевич ненавидел поручика за всё: за военную выправку, цветущую молодость, безупречный французский, отчаянную храбрость, мастерство пианиста… и в первую голову – за отнятую сумку с деньгами. Спицын успел забыть, что деньги стали расплатою за лжесвидетельство и сохранённую жизнь. Он косил глазами на сиденье рядом с собою: там в саквояже покоилась бутылка вина, вместе с корзиною вручённая Кирилой Петровичем.

Генерал велел Спицыну доставить в острог угощение для Дубровского, не раскрывая имени дарителя. По пути до Раненбурга помещик не преминул заглянуть в корзину; от соблазна позаимствовать что-нибудь из съестного он удержался, но роскошное французское вино подменил дешёвою бутылкой, посетив для того лавку на Езжей улице.