Русско-японская война и ее влияние на ход истории в XX веке

Гари П. Кокс пришел к выводу, что армии Европы не придавали значения многим факторам этой войны, поэтому десятилетие спустя солдаты вновь шли в атаку против пулеметов, веря и надеясь, что они смогут повторить подвиг японцев, даже имея дело с хорошо обороняющимся врагом [Сох 1992: 392]. Многие другие военные стратеги и офицеры после Русско-японской войны подчеркивали роль боевого духа и наступательных действий[348], что привело к еще большему числу смертей во время Первой мировой войны.

Еще одним заметным лейтмотивом в работах военных теоретиков после войны России и Японии стало плохое руководство. Вся критика, как было сказано выше, обрушилась на Куропаткина, поскольку наблюдатели считали, что решительное наступление под руководством способного военачальника могло бы изменить соотношение сил, даже если противник превосходит численно [Schimmelpenninck van der Оуе 2008а: 80]. В немецкой официальной истории войны неоднократно подчеркивалась пассивность русских офицеров и командиров, а действия японцев упрощенно рассматривались как фактор, способствовавший победе над русской пассивностью и нерешительностью [Сох 1992: 396–397]. Когда началась Первая мировая война, европейские державы стали придерживаться планов наступательных действий [Ortner 2014], а поскольку многие страны отправляли военных наблюдателей на поля Маньчжурии [Sheffy 2007: 256], мы можем проследить в этом влияние опыта, полученного на «испытательной площадке современного вооружения» [Sheffy 2007: 256]. В частности, события в Маньчжурии повлияли на Альфреда фон Шлиффена, начальника германского Генерального штаба, и в особенности это выразилось в том, что он выступал за применение тактики, согласно которой «невозможно победить врага, не нападая на него и не уничтожая его» [Sheffy 2007: 265].

В Германии после войны много писали о связанных с ней и вызванных ею изменениях во флоте[349]. В «Marine-Rundschau» объявили конкурс на статью, в которой надо было сравнить Цусимское и Трафальгарское сражения [Eberspaecher 2007: 298]. Война также стала «важным рубежом в кораблестроении» [Eberspaecher 2007: 304], и после нее в океане воцарился новый класс кораблей – дредноуты. Русский флот подвергся жесткой критике, поскольку царские моряки не умели ни маневрировать, ни стрелять[350]. Немецкие наблюдатели пришли к выводу, что «Россия <…> никогда не станет великой морской державой»[351]. Русский адмирал и бывший морской министр Ф. К. Авелан (1839–1916) в разговоре с Хинце в июле 1905 года признался в слабости русского флота:

а) Мы знали, что необходимо проводить кадровые реформы, но война помешала нам их начать. Однако мы не ожидали, что революционное движение получит в течение года такую сильную поддержку, которая выльется в бунты на кораблях. Пропаганду среди матросов распространяли мобилизованные.

б) Вторым шагом после кадровых реформ будет восстановление материальных ресурсов, потерянных во время войны; заказы будут поступать только тогда, когда это нужно для того, чтобы российские верфи были загружены. Это необходимо, чтобы постоянно обеспечивать занятость рабочих. Постройку кораблей будем заказывать позже, после решения кадрового вопроса.

в) Военно-морской флот не станет давать заказов, пока не будет изучен опыт Цусимского сражения. Однако эта информация еще не получена, потому что японцы не позволяют пленным русским офицерам передавать какие-либо сведения, кроме сообщений о своем состоянии[352].

Русский флот был вынужден сконцентрироваться на защите берегов России. Ему понадобились годы, чтобы оправиться от материальных потерь[353], поэтому он больше не представлял угрозы интересам военно-морского флота Германии в Европе. Однако уроки для себя извлекли не только во флоте.

План Шлиффена и Русско-японская война