Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

22 июля. Приехал в Сельви адъютант главнокомандующего, капитан Ласковский, и вместе с начальником штаба и адъютантом 9-й дивизии осматривал всю местность и назначил пункты, которые нужно укрепить: влево от города уже начали сооружать укрепления. Слухи ходят очень неутешительные; мы уже несомненно окружены турками и из наступательного перешли в оборонительное положение. Получила с оказией письмо от мужа, он пишет, что и они находятся в таком же неопределенном положении; никаких распоряжений о движении нет.

23 июля. Стоим на месте, но в воздухе неспокойно. Болгары ходят все встревоженные. Не у кого расспросить, что делается в Плевне. Ловчинские беженцы рассказывают ужасные страхи, но ведь пуганая ворона и куста боится, а потому в рассказах пострадавших беженцев трудно отделить правду от вымысла и преувеличения. Пока нет раненых, а больных очень мало, я занимаюсь в лазарете одною только хозяйственною частью, и у меня очень много свободного времени. Во время вечернего чая ко мне в палатку зашел маленький мальчик-болгарин девяти лет и просил взять его к себе, чтоб увезти в Россию учиться. У меня нет своих детей, и верно Господь посылает мне этого сироту; схожу завтра к его родным, если отдадут — возьму.

24-го. Никаких перемен. Мальчика с радостью отдали; я попросила приготовить все бумаги, и он уже у меня, очень доволен своим положением, и мне веселее.

25-го. Пришел болгарин в наш лазарет и, заливаясь горючими слезами, просил пойти в город посмотреть и, если можно, пособить его родственнику, искалеченному турками в Ловче. Я с зятем-хирургом сейчас же поехала в указанное место и в грязной комнатке, во втором этаже, нашла несчастного всего израненного, совершенно голого и с запекшимися ранами, а в головной ране засели две пули. Лежит он на голых досках. Стоны его просто раздирали душу; мы, едучи, думали захватить его с собой и сделать перевязки уже в лазарете, ибо не захватили с собой никаких перевязочных средств, а между тем оказалось необходимым немедленно обмыть и перевязать, пришлось разорвать свою юбку и платки носовые. Кое-как связали лоскуты и приготовили бинты и компрессы. Обмывка и перевязка изувеченного болгарина заняла часа с три. Затем достали у болгар кое-что из одежды и при помощи их снесли раненого с лестницы. Уложили его в мой экипаж, а сами пошли сбоку, поддерживая страдальца, и едва живого довезли до лазарета. Доктора объявили, что нет надежды на его выздоровление. Сегодня пришла 1-я бригада нашей 14-й дивизии, и вот собрался отряд для защиты Сельви и Ловчи от вторжения турок.

Июля 26-го. Сегодня князь Мирский заезжал навестить своих больных, зашел и ко мне в палатку, попросил сопровождать по лазарету, все время был очень внимателен и со многими больными разговаривал. Весь день дождь льет, грязь невылазная.

Июля 27-го. Только что начала засыпать, как была разбужена в 3 часа ночи и потребована к больным: привезли раненых из-под Ловчи. Скобелев делал рекогносцировку, результатом которой пока было несколько человек убитых и 22 раненых: большинство казаки; они страшно искалечены, жаль смотреть на них, в особенности один производит тяжелое впечатление: он ранен в живот навылет и страдает страшно; его стоны душу раздирают, тем более что помочь почти ничем нельзя. Старший доктор назначил мне восемь человек для перевязки; в их числе два казака, оба сильно страдают, но с большою твердостью переносят перевязку, даже не поморщатся (у одного прострелено бедро, а другой ранен в грудь навылет). Раненые до того симпатичны, что я стараюсь угадывать их желания и стараюсь всеми зависящими от меня мерами облегчить их страдания, за что и они благодарно смотрят на меня. Как ни тяжело видеть страдания, но я все же очень рада, что опять у дела; опять чувствую, что я нужный человек. Только к вечеру, после вечерней перевязки, я кое-как доплыла до своей палатки; она вся в воде, хотя ее и окопали со всех сторон канавами и завесили войлоками, но все же внутри палатки страшная сырость. Вероятно, завтра буду больна, так как сильно промочила ноги; галоши утонули в грязи, и я весь день путешествовала в мокрых сапогах и собираюсь еще и ночью сходить по палатам: ведь труднораненые спать не могут, а санитары и фельдшер верно уснут. Все раненые поручили мне на сохранение свои деньги; много времени ушло на записывание имени каждого и количества полученных мною денег и затем адресов их родных, для пересылки им в случае смерти страдальцев.