Русское дворянство времен Александра I

Такое отношение вызывало отчаяние дворян, выступавших за освобождение крепостных. Одним из них был А. М. Тургенев, родившийся в 1770‐х годах, служивший при Екатерине II и Павле I, а в 1823 году назначенный Александром I на должность губернатора Тобольска, а затем Казани. Тургенев ушел в отставку после сорока четырех лет государственной службы и умер в 1863 году, через два года после манифеста Александра II об освобождении крестьян. В 1887 году, анализируя недавно опубликованные мемуары о времени правления Александра I, А. Н. Пыпин заметил, что воспоминания А. М. Тургенева занимают «очень видное место в нашей литературе мемуаров». Страстный сторонник освобождения крепостных, Тургенев, согласно Пыпину, был далек от высокого мнения о политическом сознании дворянства. Пыпин цитирует следующий отрывок из мемуаров Тургенева, написанных в 1835 году: «Дворянство русское, искони в тине невежества грязнувшее, преданное лености, пьянству, сладострастию, не умело или не хотело разделить прав своих с народом (то есть освободить крестьян от рабства), пожелало тогда — увы! и до ныне еще (1835 г.) желает — сохранить гнусное право быть властелином неограниченным над рабами, крепостью, как цепью, скованными, продавать их как утварь, как домашний скот»[764].

Угроза предполагаемому «политическому праву» владеть крепостными и свободно наказывать их достигла высшей точки вместе со страхами, вызванными среди противников освобождения крестьян речью Александра I в Варшавском сейме в 1818 году. Сразу же возникли спекуляции о связи между конституцией для России и отменой крепостного права и появилось опасение, что одно неизбежно приведет к другому, несмотря на сопротивление дворянства обоим. Это предположение ясно отражено в письме Ф. В. Ростопчина, написанном С. Р. Воронцову в 1819 году, со ссылкой на варшавскую речь Александра I о принятии конституции, под которой, как он признавал, понимается освобождение крестьянства, что противоречит пожеланиям дворянства. Последовавшая паника охватила в особенности московское дворянство. Как заметил Сперанский в письме к своему старому другу А. А. Столыпину: «Вам без сомнения уже известны все припадки страха и уныния, коими поражены умы московских жителей варшавскою речью». По мнению Сперанского, они были правы, увидев в этом только одно возможное толкование, а именно что Александр I действительно был полон решимости отменить крепостное право в России. На самом деле, писал Сперанский, предвосхищая недоверчивую реакцию крестьян на Манифест 1861 года, многие были уверены, что решение уже принято, но помещики скрывают от своих крепостных истинные намерения царя[765].

Есть основания принять интерпретацию Сперанского. Собираясь отбыть в Варшаву в 1818 году, Александр I, как сообщается, признался князю П. В. Лопухину, высокопоставленному придворному, председательствующему в Государственном совете, «что он непременно желает освободить и освободит крестьян от зависимости помещиков», описывая это как цель, которую он был полон решимости достичь. Когда Лопухин указал на огромные трудности и вероятное сопротивление, которые может вызвать такое решение, Александр I сказал ему: «[Е]сли дворяне будут противиться, я уеду с семьей в Варшаву и оттуда пришлю указ»[766]. Этот обмен репликами происходил по знакомой схеме: упорная решимость царя продолжить дело уравновешивалась его страхом перед отказом русского дворянства подчиниться. Александр I ясно осознавал враждебность крепостников идее реформирования крепостного права, не говоря уже о его отмене, и понимал, что эта враждебность составляла потенциальную опасность для него лично. Это, безусловно, помогает объяснить нерешительность царя и его полное бездействие.

Однако истинные намерения Александра I умерли вместе с ним, и крестьянский вопрос остался нерешенным. Его преемник придерживался другого подхода. Николай I в течение двадцати лет учредил десять секретных комитетов, чтобы способствовать освобождению частновладельческих крестьян. Однако после либеральных революций в Европе в 1848 году он потерял политическую волю к реформам внутри страны. Таким образом, Николай I по сути отложил принятие решения еще на три десятилетия, предоставив своему сыну и преемнику наконец совершить прорыв через тридцать шесть лет после смерти Александра I.