Русское дворянство времен Александра I

Поместья дворян в провинции давали им как доход, так и продукты, которые дополняли их доходы от государственной службы в столицах. Продажа крепостных давала многим помещикам еще один надежный источник дохода. Например, цена за крепостного мужика в то время составляла от 20 до 30 рублей за душу, а женщин и девочек — от 5 до 40 рублей, была сравнима с ценой рабочей лошади составлявшей от 25 до 50 рублей[753]. Дворяне в провинции не слишком заботились о нуждах своих крепостных. Фактически, любая попытка «добрых» владельцев помочь конкретному слуге или крепостному вызывала осуждение других дворян. Открытие школы для крепостных детей или оказание им медицинской помощи были действиями, которые соседские помещики считали прямо опасным поведением.

Относительно невелико было число дворян, которые действительно жили в своих поместьях среди своих крестьян, с некоторым пониманием крестьянского образа жизни и в то же время стремились способствовать процветанию местного провинциального общества. Более того, многие из мелких дворян были едва ли лучше образованны, чем их крепостные. На самом деле преобладала точка зрения большинства, в результате чего инициативы Александра I, такие как половинчатый указ 1803 года о «вольных хлебопашцах», и различные проекты Киселева, Аракчеева и многих других к концу царствования не произвели существенных изменений. Как было правильно замечено, именно культурная отсталость дворян-помещиков, казалось бы непроницаемая для спорадических попыток правительства преодолеть ее, была главной причиной устойчивости крепостного права[754].

Такая отсталость сочеталась с весьма патриархальным менталитетом землевладельцев, которые поддерживали статус-кво. Это характерно выразил князь Н. Г. Вяземский, предводитель дворян Калужской губернии, который утверждал, что только помещик может постоянно следить за благосостоянием крестьян, устраняя все их недостатки и исправляя их поведение[755]. Похожую точку зрения можно найти в воспоминаниях И. В. Лопухина (1756–1816), орловского дворянина, ведущего московского масона и сенатора с большим опытом работы в системе уголовного правосудия при Екатерине II и Павле I. Этот опыт дал Лопухину остро почувствовать напряженность в сельской России, порожденную крепостным правом. Он был уверен, что освобождение крепостных приведет только к появлению в сельской местности опасных банд пьяных и голодных крестьян. Как бы ни было желательно в теории, Лопухин считал перспективу полного освобождения крестьян чреватой опасностями: «Еще скажу, что я первый, может быть желаю, чтобы не было на Русской земле ни одного несвободного человека, если б только без вреда для нее возможно было. Но народ требует обуздания и для собственной его пользы. Для сохранения же общего благоустройства, нет надежнее полиции, как управление помещиков». Любое ослабление такого контроля, предупреждал он, «опаснее нашествия неприятельского»[756].

Подобное осторожное отношение проявляется в интересном обмене мнениями в декабре 1817 года между директором Императорской Академии художеств А. Н. Олениным и Аракчеевым по болезненному вопросу о доступе к образованию талантливых крепостных[757]. Аракчеев предполагал, что в качестве услуги конкретному помещику, вероятно, не было бы вреда, если бы Оленин принял одного из его крепостных в академию, несмотря на то что директор выразил свое нежелание сделать это. После тщательного обдумывания Оленин отослал Аракчеева к уставу Академии, в котором в удивительно инклюзивном духе говорилось, что «первый набор» будет состоять из «60 мальчиков, какого б звания ни были, исключая одних крепостных, не имеющих от господ своих увольнения». Оленин утверждал, что любой крепостной, обучающийся в Академии, даже с разрешения своего хозяина, привыкал к слову «свобода» и «понятиям о личной свободе». Но затем он возвращался в свою деревню и впадал в абсолютное отчаяние, понимая, что его надежды «выйти из несносного для него крепостного состояния» в конечном итоге оказывались тщетными. Здесь, продолжил Оленин, «по общей привычке русского народа, он начинает с горя пить».

Оленин не понимал, какую пользу могут получить крепостные от учебы вместе со свободными одноклассниками, и пришел к выводу, что «человек, по моему мнению, крепостной и должен иметь ту степень воспитания и познаний, которая сообразна с его состоянием». Оленин настаивал, что только так крепостной будет полезен, иначе он будет опасен для своего хозяина и для общества в целом. Другими словами, Оленин говорил Аракчееву, что, как директор, он не мог поддерживать официальную политику приема в свое учебное заведение, которая теоретически способствовала определенному социальному разнообразию среди его студентов.