Русское искусство

Строгановские мастера и строгановские иконы встретили, очевидно, поощрение при дворе Михаила Феодоровича. К этому царствованию относится, по-видимому, значительное большинство икон, называемых строгановскими. Но если мы отстаивали выше традиционный взгляд на существование строгановской школы в конце XVI и начале XVII века, то мы не видим необходимости удерживать название строгановских для икон, исполненных после 1615–1620 годов. Ученики строгановских мастеров, работавшие при Московском дворе, должны быть более справедливо называемы мастерами эпохи Михаила Феодоровича. Таков, например, тот мастер, который написал икону Боголюбской Божией Матери, бывшую на московской выставке 1913 года, по всей вероятности, ученик Прокопия Чирина. Другого ученика Чирина, «Ивана Прокопьева ученика», мы знаем по превосходной иконе Корсунской Божией Матери в собрании Г. О. и М. О. Чириковых. Фамилия Чирина встречается, наконец, на складне «О Тебе радуется» с праздниками в Третьяковской галерее. Надпись на обороте гласит: «сей складень Максима Яковлева сына Строганова, письмо Василия Чирина». Хотя Максим и именуется здесь только «Яковлевым», а не «Яковлевичем», как он стал именоваться с 1610 года, все же описанный складень близок к тем обычным иконам мелкого письма и «строгановского» характера, которые должны были особенно распространиться во втором и третьем десятилетиях XVII века. Другой пример таких икон в Третьяковской галерее – икона св. Софии Премудрости с праздниками.

К 20-м годам XVII столетия относятся иконы, изображающие событие, которое имело место в 1624 году. В этом году шаховы послы Русан Бек и Булат Бек поднесли патриарху Филарету похищенный в Грузии Хитон Спасителя. Икона, изображающая торжественное положение святыни в Успенском соборе в присутствии царя и патриарха, находится на Рогожском кладбище. В исполнении ее удержаны черты «строгановские», идущие, может быть, от письма Никифора Савина. В Успенском соборе есть другая икона, изображающая то же событие. Эту икону никто из иконников и любителей не назовет строгановской, но отнесет ее к «царским письмам». Таким именем называют обильно украшенные золотом, тщательные по исполнению иконы, представляющие собой очень графичную вариацию московских писем. По всей вероятности они написаны мастерами эпохи Михаила Феодоровича, не прошедшими через строгановскую школу. Разумеется, не всегда возможно провести отчетливое разделение этих двух групп мастеров, работавших на московский двор, особенно во второй четверти столетия. Здесь было возможно и смешение двух типов мастерства. В иконе Сретения Господня в Третьяковской галерее, например, есть «строгановские» черты в изяществе поз и даже в расцветке, но преобладающий характер этой иконы все же вполне московский. Ее написал один из мастеров царя Михаила Феодоровича и едва ли позже 1630 года.

При всем своем распространении в Москве строгановская иконопись не заставила вовсе исчезнуть иконопись московскую. По некоторым памятникам эпохи Михаила Феодоровича мы можем убедиться, что московская школа продолжала свое существование в XVII веке без особых изменений. «Оплечные» архангелы в Московском епархиальном музее или в Музее Александра III могли быть написаны и в 1580, и в 1630 году. Несколько московских церквей позволяют нам установить даты с большей точностью. Очень много икон одного периода, а именно 20-х годов XVII столетия сохранилось в церкви св. Сергия в Рогожской[480]. Иконы эти обладают всеми типичными чертами московской школы; все они очень графичны и сухи по приемам письма, но лучшие из них, утратив живописность, не потеряли изящества. В другой московской церкви, св. Спиридония на Спиридоновке, сохранился целый иконостас, относящийся к 1633 году[481]. Храмовая икона св. Спиридония епископа с житием носит также вполне московский характер, не имея никаких черт строгановских. Не без московской сказочности обходится здесь понимание иллюстрации. Пророк Даниил во рву львином трактован совсем в духе книжной повести. Москва не забыла своих литературных вкусов, которые были очень мало свойственны строгановской школе. Строгановские иконописцы были изощрены в изображениях сложных символических композиций. Повествователями они являлись крайне редко. Увлечение «бытейским» письмом позднее, в эпоху Алексея Михайловича, опиралось не на их суровое воображение, но на более светские вкусы московской школы.