Русское масонство. Символы, принципы и ритуалы тайного общества в эпоху Екатерины II и Александра I

В это Елизаветинское время, без сомнения, вступил в масонство Елагин, впоследствии великий провинциальный мастер русских лож. В своей записке о масонстве он упоминает, что вступил в общество свободных каменщиков «с самых юных лет» (он род. в 1725, ум. в 1796) и что ложи в это время имели уже своих членов из числа высших государственных сановников. Внутреннее состояние лож того времени не удовлетворяло Елагина, когда он судил о нем с своей позднейшей точки зрения и когда он писал свою записку. По словам его, в общество масонов увлекли его – «любопытство и тщеславие, да узнаю таинство, находящееся, как сказывали, между ими, тщеславие, да буду хотя на минуту в равенстве с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами и достоинствами и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестила… Содействовала к тому и лестная надежда, не могу ли чрез братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастию моему… С таким предубеждением препроводил я многие годы в искании в ложах и света обетованного и равенства мнимого: но ни того, ни другого, ниже какие пользы не нашел, колико ни старался». Самые работы ложи он считал игрушкой; вельможи оказались и здесь теми же вельможами. «Сего ради, – продолжает Елагин, – по долгом старании, не приобрел я из тогдашних работ наших ни тени какого-либо учения, ниже преподаяний нравственных, а видел токмо единые предметы, неудобь постижимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и слышал символы нерассудительные, катехизы, уму не соответствующие; повести, общему о мире повествованию прекословные; объяснения темные и здравому рассудку противные, которые или нехотевшими, или незнающими мастерами без всякого вкуса и сладкоречия преподавались». Впоследствии он изменил свои мнения о масонстве, стал считать его великим знанием и усвоил себе эти «катехизы, уму не соответствующие» и «повести, общему о мире повествованию прекословные», – но, во всяком случае, его известие должно указывать, что состояние лож было не вполне удовлетворительное. Работа каменщиков, вероятно, действительно шла не совсем удачно, и, вероятно, многие мастера умели только «со степенным видом в открытой ложе шутить, и при торжественной вечери за трапезою несогласным воплем не понятные реветь песни и на счет ближнего хорошим упиваться вином, да начатое Минерве служение окончится празднеством Бахусу».

Впоследствии Новиков также не был доволен обычным масонством, потому что в нем «хотя и делались объяснения по градусам на нравственность и самопознание, но они были весьма недостаточны и натянуты». Дело пошло удачнее только впоследствии, когда во главе лож стали убежденные в своем деле.

У Елагина после первого увлечения ложами наступил период вольнодумства; но потом он стал усиленнее трудиться над уразумением масонства и тогда, наконец, уверился в нем. Он «стал искать знакомства с людьми состаревшимися в масонстве, и не пропускал почти ни единого из чужестранных братов к нам приезжавших» и проч. Этот новый период исканий Елагина относится не позже как к 60-м гг., потому что в 1772 г. он уже был столь ревностным и знающим масоном, что на его долю выпало гроссмейстерство в русских ложах, – а следовательно, люди, «состаревшиеся» в масонстве, были, во всяком случае, люди начала царствования Елизаветы, если еще не времен императрицы Анны. Кто они были и что узнал от них Елагин, из его записок не видно.

Масонство не долго могло сохраняться в тайне; о нем скоро узнали и правительство и общество. Попятно, что и то и другое должны были отнестись к нему весьма неблагосклонно. Масонство было странным нововведением; оно заявляло какие-то свои особенные правила, совершало какие-то обряды, выделялось в тесно связанное и таинственное братство. Его нравственная задача была мало понятна, и его таинственность возбуждала подозрения. Правительство, которому были совершенно непривычны подобные затеи в обществе, уже с этого времени заподозрило масонов и вело за ними тайный надзор. В массе общества, которая у нас в подобных случаях всегда слишком легко поддавалась диким инстинктам, масоны уже тогда приобрели репутацию еретиков и отступников и возбуждали тот нелепый страх и вместе озлобление, память о которых осталась в слове «фармазон», обогатившем тогда русский язык и долго после служившем для обозначения всякого безбожия и вольнодумства, – пока не были изобретены другие слова той же силы и такого же количества смысла.

Ешевский, в одной из своих статей о масонах, приводит отрывки из силлабических виршей, под названием «Изъяснение несколько известного проклятого сборища франкмасонских дел», – которые принадлежат, очевидно, этой первой эпохе масонства и могут служить образчиком того, как относилось к масонам большинство. Вирши наполнены самыми нелепыми обвинениями против масонов и проникнуты крайним ожесточением против «Антихристовых рабов». Вот для примера: