Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Трагическое настоящее видится через призму мировой истории, соотносится с вечностью через немеркнущие образы библейских пророков и растворяется в безднах мироздания. Одинок и беззащитен в космической пустыне, поэт приносит на суд Богу свои стихи:

Не обо мне Екклесиаст
И озаренные пророки
Вам поклялись, — и не обдаст,
Когда окончатся все сроки,

Меня ни хлад небытия,

Ни мрак небесныя пустыни:
Пред господом предстану я
Таким, как жил, каков я ныне.

(«Не обо мне Екклесиаст….», 1919)

Однако профетические мотивы, так отчетливо прозвучавшие в творчестве Б. Лившица времен Гражданской войны, вскоре стихают, и поэт погружается в иную стихию, ища спасения от нахлынувшего варварства в своей любимой античности, в современной живописи, в переводах европейских поэтов. Но бежать от времени, обмануть эпоху оказалось невозможно, и, предчувствуя надвигающуюся катастрофу, он вынужден был пойти на компромисс с совестью.

«Картвельские оды» с дифирамбами Сталину, вероятно, призваны были стать индульгенцией на случай преследований в годы Большого террора. В интерпретации Лившица вождь и учитель предстает дивным порождением стихий, творением божественного промысла:

Недаром стихии так бурно перетасовали
Колоду Кавказа, и как не почувствовать связь
Меж горною волей и тем, что в горийском подвале
Вторая заря человечества нам занялась.

(Ок. 1935 г.)

Мифы рождаются под пером истинных бардов и лишь тиражируются эпигонами, обрастая новыми подробностями, книгами, памятниками. Сакрализация Сталина, отождествляемого со Страной, Народом, Светлым будущим и Всемирным счастьем, началась и продолжилась, в сущности, стараниями мастеров Серебряного века, одним из которых был и Бенедикт Лившиц. Кто сможет сегодня ответить наверняка, что заставило Лившица воспевать тирана в изысканных лирических стансах: только ли страх или то самое чувство трансцендентальной сопричастности, которое испытывает жертва к своему палачу? Может быть, дополняя уже сложившийся миф о вожде, он и сам уже был в плену советского архетипа — того самого, что заставлял недавних узников ГУЛАГа идти на смерть с именем Сталина на устах?

И, плененный небывалой целью,
Смуглый мальчик бросит свой вертеп.
Облака плывут над колыбелью
Новых человеческих судеб…

(1936)

Да, кровь от крови, плоть от плоти
Родной страны, он перерос
Вершины времени в полете
Своих неотроческих грез.

Мы перед будущим в ответе,

И будущее спросит с нас
За каждый прожитый на свете
При нем, в его эпоху час.

Как достояньем поколений,

Мы каждым знаком дорожим,
И все ж его могучий гений
Уже для нас непостижим.

(1937)

Стоит отметить, что если пресловутая «Ода» Мандельштама (январь 1937 г.) написана явно в гиперболическом ключе и каждый ее образ уже в силу этой гиперболичности содержит в себе пародийный подтекст, элементы гротеска, то тексты Лившица весьма серьезны и лишены всякого намека на пародийность.

Бенедикт Лившиц

То будущее, о котором тревожился Лившиц, для самого поэта так и не наступило. Славословия вождю не спасли его от карающего меча «вождя народов», и поэт был призван к ответу «за каждый прожитый на свете при нем, в его эпоху, час».

* * *

Мартиролог людей творческого труда, павших жертвами тоталитарного режима, вновь и вновь выявляет странную закономерность. Поэты великого таланта, пошедшие сознательно или бессознательно, поддавшись «обольщению», на прямое сотрудничество с кровавой властью, заплатили за это жизнью. Занявшие же позицию выжидательного конформизма, понесли кару в меру своего греха. Среди отвергнувших диктатуру и живших достаточно трудно вдали от родины, столь трагических судеб не было ни у кого, а поэтов меньшего масштаба, не отмеченных роком, мы в этой книге просто не рассматриваем.