Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Таким образом, провозглашая свою пророческую миссию, поэт видит себя не в роли медиума, вестника высших сил, а в роли демиурга, полноправного творца новой истории и культуры человечества. На эту роль его предшественники в русской поэзии не претендовали. И тем не менее пророческая одержимость Хлебникова явилась в известном смысле апофеозом развития русского профетизма, его лебединой песней. В ней отразились и гражданский пафос Радищева — Рылеева — Некрасова, и вдохновенное пушкинское призвание Пророка, и мечты Вл. Соловьева о Богочеловеке, и сны русского авангарда о будущем человечества. Подводя итог своим исканиям, Хлебников попытался обобщить достигнутое и обозначить свое место в истории:

Я дал обещанье все понять,
Чтоб простить всем и все
И научить их этому.
Я собирал старые книги,
Собирал урожаи чисел кривым серпом памяти,
Поливал их моей думою; сгорбленный, сморщенный,
Ставил упершиеся в небо
Столбы для пения на берегу моря,
Поставил и населил пением и жизнью молодежи
…Как уголь сердца, я вложил в мертвого пророка вселенной,
Дыханием груди вселенной,
И понял вдруг: нет времени.
На крыльях поднят, как орел, я видел сразу, что было и что будет,
Пружины троек висели и двоек
В железном чучеле миров,
Упругий говор чисел.
И стало ясно мне,
Что будет позже.

(«Взлом вселенной», 1921)

Поэтическая фантазия Хлебникова «Взлом вселенной» использовала революцию и Гражданскую войну как материал для построения виртуальной реальности. В его воображении картины отдаленного будущего затмевают настоящее, и проникновение в будущее становится основной целью творчества, как и сотворение виртуального сверхъестественно прекрасного мира. И на фоне грядущего низменное настоящее блекнет, растворяется в пространстве.

Объявив себя Председателем Земного Шара, Хлебников не успел до конца убедиться в том, что его председательство не признано не только Земным Шаром, но и российским пролетариатом, от лица которого он пытался вещать народам. Довольно неожиданная, словно посланная в возмездие за гордыню, мучительная смерть поэта (ревматизм, быстро перешедший в водянку) оборвала его странствия в поисках «философского камня» слов. Он не дожил всего нескольких лет до той поры, когда свободная игровая стихия футуризма была безжалостна подмята и раздавлена реальной диктатурой пролетариата, которая нуждалась в «колесиках и винтиках» общества, а не в пророках и витиях.

20. Апостол великой ереси

Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных.

(Марк, 13: 22.)

Хлебников был пророком и бардом вселенского хаоса, великой революционной анархии. Маяковский стал певцом и пророком революционного порядка. Хотя изначальная установка его постреволюционного творчества (призыв «к новой жизни») в основном совпадает с хлебниковской, пафос Маяковского устремлен на упрочение новой власти, на создание и культивирование советской государственности как суперистеблишмента, как реального образца нового, альтернативного человеческого общежития:

И я
как весну человечества,
рожденную в трудах и в бою,
Пою мое отечество,
Республику мою!

Утопизм Маяковского, который лишь сегодня предстает таковым в новом историческом контексте, был прагматичен и функционален по сути — тем самым он был гораздо страшнее, гораздо опаснее радужных абстрактных хлебниковских фантазий. Так же и утопизм Ленина или Сталина, воплотивших свои безумные замыслы в практическую форму гипертоталитарного государства, был несравнимо опаснее, чем все фантазии их предшественников вместе взятые. Катастрофические последствия этого утопизма будет испытывать еще не одно поколение. Но всякий утопизм рождается из идеи, обосновывается идеями и — при любых трудностях в процессе реализации этих идей — только идеями же и подпитывается. Сила и продолжительность воздействия утопических учений на массы вне зависимости от их реальной эффективности зависит, разумеется, от способа их подачи. На уровне лозунгов, как и на уровне философских доктрин, идеология долго существовать не может. Для того, чтобы овладеть массами и составить основу глобального государственного мифа, марксистские идеи должны были иметь популярное и высококачественное художественное обеспечение.