Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

Нумерология, которой Хлебников увлекся с 1905 г., в дальнейшем привела его к созданию «Досок судьбы». Беспрецедентная попытка проникнуть при помощи математики в законы бытия и через прошлое овладеть будущим — затея, до которой не додумались ни реальный Парацельс, ни легендарный доктор Фаустус, по духу вполне сопоставимая с поисками философского камня. Профетическая устремленность поэта, при всей странности его методов, порой приносила удивительные плоды. Так, в брошюре «Учитель и ученик», вышедшей в 1912 г., он предсказал падение империи и крушение государства, причем с завидной точностью указал 1917 г. Он также предугадал ряд технических достижений двадцатого века вплоть до облика современного мегаполиса. Этот факт отмечен исследователями, но надо добавить, что Хлебников предсказал также великое множество событий, которые никогда места не имели или же свершались с точностью до наоборот. К этой категории относятся почти все его социальные фантазии, запечатленные в одухотворенных революционных поэмах, что, вероятно, и дало повод В. Ходасевичу называть Председателя Земного Шара не иначе как «полоумным Хлебниковым».

Игра перерастает для Хлебникова в реальность, реальность становится игрой. Прошлое, настоящее и будущее кружатся в безумном хронотопическом хороводе. Марс и Земля меняются местами. Люди теряют свою конкретную привязку к месту и времени, повисают в вакууме. Искусственный волшебный мир, придуманный Хлебниковым, великолепен в своей ирреальности, но он слабо соотносится с российской действительностью того страшного времени, с войной, мором и гладом, так что предстает в определенном измерении издевкой блаженного гения над измученными соплеменниками:

Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы.
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на «ты».
Мы, воины, строго ударим
Рукой по суровым щитам:
Да будет народ государем,
Всегда, навсегда, здесь и там

(«Война в мышеловке», 1915–1922)

Наболее патетический гимн революционному пожару, поэма Хлебникова «Ладомир» выдержана в бравурно-мажорной тональности

Хватай за ус созвездье Водолея,
Бей по плечу созвездье Псов!
И пусть пространство Лобачевского
летит с знамен ночного Невского.
Это шествуют творяне,
Заменивши Д на Т, Ладомира соборяне
С Трудомиром на шесте…

(«Ладомир», 1921)

Вся поэма, построенная в типичном для Хлебникова стиле фрагментарного коллажа, представляет собой безумную, невнятную карнавальную фантасмагорию из настоящего, в котором вершится классовая борьба, и будущего, в котором перемешаны страны, народы, боги, эпохи, художники, поэты, крестьяне, рабочие и солдаты. Не касаясь художественных особенностей поэмы и прочих революционных по духу чрезвычайно многочисленных сочинений Хлебникова, можно лишь заключить, что его видение будущего напоминает бесконечный калейдоскоп разрозненных видеоклипов на тему «Рабство — Свобода — Обновление мира». Как справедливо отмечает М. Поляков, «важнейшей чертой поэтического миросозерцания Хлебникова стала утопичность» (^‹77>, 11). Его историософия — это универсальная историософия далекого прошлого, где листы из учебника истории тщательно перетасованы, и неопределенного по времени будущего, в котором космический интернационал воплощает идеал свободного и радостного труда (см. «Город будущего»).

Приемлемые по содержанию для толпы идеи социалистического толка Хлебников чаще всего подает в такой невероятно остраненной форме, что делает их заведомо недоступными для массового (а зачастую и для элитарного) читателя. Поэт революционного хаоса, он даже не пытается внести видимость порядка и стройности смысла в свои произведения — если не считать многочисленных нумерологических опытов, которые тоже являются типичным свидетельством попыток расстроенного сознания обосновать навязчивые, большей частью абсурдные идеи. Феерический поток удивительных, порой гениальных в своей необычайности, блесток поэтического воображения, по сути, ни к кому не адресован, самодостаточен. «Мирооси странник звездный», Хлебников, как ему кажется, напрямую общается с космосом — и космосу же посвящает большинство своих творений. Человек прошлого, настоящего и будущего в этих произведениях — предельно абстрактный образ, сотканный из лоскутов истории, мифологии, географии, экономики и политики.