Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

«Философ-бродяга, бедняк, не заботящийся о том, целы ли его рукописи, человек с „окраин общественной жизни“, Великий Дервиш, — Хлебников с полной естественностью, не ломая себя, не мучаясь, подобно Блоку, становился частицей бушующих низов, создавал их гимны, их песнопения… и серьезными последствиями аукнулось это в послереволюционной литературе», — пишет А. Дравич (^‹72>, с. 498). Заметим лишь, что стихи Хлебникова лично ему и его собратьям представлялись голосом народных масс, но массам эти произведения, в силу их крайней остраненности, (в отличие от стихов Маяковского) оставались глубоко чужды и практически недоступны.

Революцию поэт не мог не принять, поскольку все его профетическое творчество, направленное на «ниспровержение основ» искусства и футуристическую реконструкцию общества, было изначально революционно. Притом ему был чужд прозаический марксистский подход к социальным проблемам, и он всеми силами стремился внести в серую марксистскую прозу радужную палитру поэтических образов. Эту тенденцию в творчестве Председателя земного Шара сегодня трезво оценивают критики: «Да, Хлебников принял Октябрь и даже заострил иные его направления и формулировки. Если действительность нанесла Блоку смертельную рану, заставила мучиться и сомневаться, то Хлебников оставался крайним революционером. Он уничтожил, ниспроверг своим творчеством „тысячу тысяч Бастилий“, создал на их развалинах модель „забудущего времени“, но модель эта замерла в странном столбняке, словно татлиновская модель Памятника Третьему Интернационалу» (^‹72>, с. 494).

Трагедия Хлебникова, как и трагедия Маяковского, а также ряда других больших поэтов, принявших революцию, заключается, как это ни банально звучит, в их «политической слепоте», в непонимании сути происходящего — той самой мрачной сути, которая открылась некоторым сразу после большевистского переворота и всем — несколько лет спустя. Впрочем, Хлебников не дожил не только до эпохи сталинского Большого террора, но даже до НЭПа, индустриализации, коллективизации — и умер оставаясь в плену иллюзий. Безоговорочно поддержав новый режим, он поневоле, сам того не подозревая, оказал неоценимую услугу палачам российского народа и российской культуры, оправдывая и воспевая их как носителей новой великой идеологии. Зверства ЧК представлялись ему всего лишь незначительным эпизодом свершающейся драмы Освобождения человечества, которая на поверку оказалась драмой порабощения многих народов, вовлеченных в революционный Мальстрем.

Поминая великого страстотерпца от поэзии, Н. Асеев позже писал:

Мне снилось, Хлебников пришел в Союз Поэтов,
Пророк, на торжище явившийся во храм…

И все же говорить о пророческой миссии Хлебникова, приветствовавшего крушение России и гибель лучших ее сынов, можно лишь с большими поправками и оговорками. Как пророк новой эры, нового общественного строя Хлебников потерпел фиаско, но некоторые его конкретные предсказания, навеянные свершающимися глобальными переменами и основанные на логике «научной фантастики», воплотились в жизнь — будь то архитектура городов будущего, радио или телевидение.

В своих статьях и очерках времен революции и Гражданской войны Хлебников сохраняет рациональность мысли и связность изложения, но многие стихи его превращаются в экстатические откровения на грани безумия, игнорирующие законы языка, логики и природы. Так, должно быть, вещали греческие аэды и скандинавские скальды во славу своих богов, так записывал Нострадамус открывшиеся ему страницы будущего. Да и некоторые эссе («Словотворчество», «Утверждение азбуки», «Математическое понимание истории: гамма будетлянина» и др.), при всем богатстве эрудиции их автора, жонглирующего нумерологическими феноменами, математическими законами и историческими фактами, обнаруживают абсолютно клинический склад ума и представляют, видимо, больший интерес для психоаналитика, чем для литературоведа. Последнее обстоятельство, впрочем, нисколько не умаляет таланта поэта и даже наоборот — свидетельствует о его вящей неординарности. Что касается нумерологии, то существуют особые виды психического расстройства, своего рода мании, которые выражаются именно в страсти к составлению или расшифровке всевозможных магических таблиц. Ведь нумерология и есть магия цифр, так что люди, имеющие предрасположенность к сфере паранормального и сверхестественного, испокон веков отдавали дань этой заманчивой стихии.