Читаем Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли полностью

Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

При всех издержках, колебаниях и отклонениях, возникших в первые десятилетия ХХ в., российская культура была в основе своей христианской и зиждилась большей частью на православном фундаменте. Именно поэтому большевики в первую очередь обратили слепую ярость масс на церковь, намереваясь сломать хребет своему главному противнику — российской духовности. Воинствующий атеизм большевиков, по сути дела, не оставлял деятелям культуры альтернативы. Оставшись в России, поэты и художники, являвшиеся наследниками многовековой христианской традиции, сразу же были поставлены перед необходимостью либо отречься от любой веры, кроме марксистской, поддержав Советы, либо сохранить веру, отвергнув советскую власть и, соответственно, подвергнуться свирепым преследованиям. Искушение, достойное первых христиан, ожидающих встречи со львами на арене Колизея. Любой компромисс для литератора означал бы капитуляцию перед новой властью. В этом смысле позиция «разумного нравственного компромисса», которой многие оправдывали свое сотрудничество с властями, была куда более сомнительна, чем позиция решительной поддержки Советов, которую заняли лидеры русского авангарда.

Поэты христианского мироощущения, а тем более истинно верующие, каковыми считали себя, в частности, Ахматова и Пастернак, по определению не могли и не должны были ни в каких формах сотрудничать с властью, заявляющей о разрыве с христианством и христианской моралью, разоряющей их церковь и казнящей церковных иерархов. Но выступить против власти они не решились.

Бог (как высшее воплощение Мирового разума, Добра и Справедливости) карает своих пророков, сошедших с пути истинного, сотворивших себе кумира, вольно или невольно участвовавших в игре темных сил. Мистическое Возмездие за заблуждения или отступничество настигло тех, кто по силе дарования был достоин общения с высшими силами, кто мог претендовать на звание пророка в своем отечестве. Блок ушел из жизни, не в силах выносить долее гнет темных сил. Гумилев, принявший новую власть и заступивший на пост главы Цеха поэтов (пост, с которого перед тем сместили Блока), был арестован по навету и расстрелян. Тяжело заболел и скоропостижно скончался обласканный Советской властью Брюсов. Есенин, возвестивший приход идиллического советско-мужицкого рая и водивший дружбу с палачами-расстрельщиками из ЧК, кончил бритвой и петлей. Клюев, воспевший революционную деревню и вступивший в ВКП(б), был казнен в застенке. Ту же участь разделили В. Нарбут, Б. Лившиц, В. Мейерхольд и с ними еще десятки, сотни мастеров культуры. Хлебников, воспевший революцию и ее творцов как зарю новой истории человечества и Вселенной, умер во цвете лет от паралича и водянки. Маяковский, «горлан-главарь революции», который утверждал, что «курок не сможет у виска нажать», пустил себе пулю в сердце. Из гениев Серебряного века лишь считаным единицам суждено было избежать жестоких гонений или насильственной смерти.

Пророки уходили один за другим, раздавленные прессом тоталитарного государства: гибли в тюрьмах и лагерях, умирали от безжалостной травли, кончали с собой, но жажда пророческого слова десятилетиями жила в народе, загнанная под спуд и прорывающаяся иногда самиздатовскими перепечатками поэтов Серебряного века. Жажда пророческого слова заставляла людей не только слушать Евтушенко и Рождественского, но и вчитываться в книги Солженицына, в статьи «прорабов перестройки», в прогнозы современных футурологов, в «Книгу мертвых», в «Книгу перемен» и снова — в Книгу книг. Ностальгия по пророку, мессии, спасителю не покидает нас и сегодня, но время российских пророков, вероятно, миновало. Осталось лишь их Слово, завещанное нам, видимо, как речи библейских пророков народам мира.