Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Белицын с какой-то удивительной наивностью констатирует, что мужик на барщине работает вяло, неохотно, «точно по принуждению какому-то». При виде барина начинает хлопотать, суетиться, демонстрировать повышенную озабоченность. «Везде это притворство, — восклицает Сергей Васильевич, — это явное равнодушие к пользе барина, который между тем только и думает, чтоб сказать им что-нибудь ласковое. Я не требую от них невозможного, не требую, например, деликатности: деликатность есть уже следствие утонченного образования, и смешно даже было бы ее требовать! Но не вправе ли я ждать благодарности? Это чувство так натурально: оно уже, так сказать, в самой природе человека; но даже этого чувства, именно благодарности, я нигде не встречаю! А кажется, после того, что я для них делаю… Но, впрочем, что говорить! Дело в том, что это ужасно! Я совершенно разочаровался!»[354]

Почти пародийные сетования Белицына фоном своим между тем имеют вполне серьезные разочарования тех дворян-помещиков, героев отечественной классики, которые так или иначе пытались реформировать свое хозяйство, надеясь найти сочувствие или благодарность в душах крестьян, для которых, как им казалось, они и старались. Нам еще придется подробно говорить о мировидении толстовского Константина Левина, о его хозяйственных нововведениях, о результатах этих реформ, но уже сейчас хочется указать на то, что хоть между Сергеем Белицыным и Константином Левиным — «дистанция огромного размера», неудачи и разочарования, которые их вдруг настигают, имеют один корень — мироощущение и образ жизни отечественного крестьянина.

А вот Анисье Петровне Ивановой и в голову не придет озаботиться благодарностью ее крестьян. На самом деле и ее восприятие жизни мало чем отличается от крестьянского. Внутренность ее жилища напоминает скорее крестьянскую избу, чем интерьер дома Белицыных. Здесь есть что-то от гоголевской Коробочки, если забыть о том, что помещица «была бедовая баба-гроза». Словом, заключает автор, «по наружности своей Анисья Петровна напоминала всем известную греческую Бобелину, а по внутреннему устройству была настоящая русская мелкопоместная вдова»[355]. И она вызывала гораздо больше доверия у своих крестьян, чем Белицын у своих. Напрашивается простой вывод: чем скромнее хозяйство помещика, чем прочнее он врастает в него, чем традиционнее его требования, чем ближе он по бытоустройству к крестьянину, не забывая тем не менее о том, что он — помещик, тем он успешнее как хозяин. Не в этом ли кроется то основание, которое так усердно эксплуатируется славянофилами, изо всех сил возносящих ими придуманный идеал об изначальном патриархальном единстве помещика и крестьянина как русском земледельце вообще?

Новый свет на вопрос о патриархальности как «золотом веке» русской жизни, в котором не в абсолютной идиллии, но все-таки «благостно» сосуществовали помещики и крестьяне, проливают произведения Сергея Тимофеевича Аксакова (1791–1859) — одного из выдающихся славянофильских идеологов от литературы. Среди этих произведений, конечно, его знаменитые автобиографические романы — «Семейная хроника» (1856) и «Детские годы Багрова-внука» (1858). Но дело, конечно, не только в них. Наше восприятие романов делается более полным при условии принятия во внимание философско-мировоззренческих славянофильских ориентаций их автора, в том числе в связи с подробным рассмотрением бытовой стороны жизни, так, как ее изображает классический памятник, «энциклопедия средневековой русской жизни» — «Домострой». При этом тот факт, что «Домострой» был создан на рубеже XV–XVI столетий, существенной роли не играет. Для славянофилов, живших, как выразился один из их современников, «с головой, повернутой назад», этот документ и в XIX столетии продолжал рассматриваться не только как общественный инструмент, имеющий свое историческое время полезного применения. Спустя столетия ему придавался даже более широкий смысл, чем прежде; в том числе ему приписывалась значимость одной из фундаментальных, вневременных констант русской культуры, отличающей нас от Запада.

Однако, прежде чем перейти к подробному анализу идейно-тематического содержания романов, которое нас интересует прежде всего в русле заявленной общей темы о возможности в России позитивного дела, обратимся к оценке, которую давал аксаковскому творчеству вообще весьма чуткий к правде художественного слова Н. Г. Добролюбов. И начнем не с его главной, посвященной творчеству С. Т. Аксакова статьи — «Деревенская жизнь помещика в старые годы», а с менее упоминаемой — «Разные сочинения С. Аксакова».