Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Примечательно, что обломовский миф оказался неожиданно востребованным в 1980-е гг. Оба произведения — книга Лощица и фильм Михалкова «Несколько дней из жизни И. И. Обломова» вопреки хрестоматийным установкам школьного курса литературы утверждают позитивную сторону «растительного» существования Обломова, созидательное начало его духовного «Я». Образ Обломова трактуется режиссером вслед за Лощицем как истинно русский тип в пику полунемцу Штольцу. При этом подчеркивается почти мистическая связь героя с материнским лоном — собственно матери, матери-земли и матери России.

Образ мифической Обломовки возникает с самого начала картины во сне Ильи Ильича. «В самом деле, — спрашивает Лощиц, — что такое обломовское существование, как не обломок некогда полноценной и всеохватной жизни? И что такое Обломовка, как не всеми забытый чудом уцелевший „блаженный уголок“ — обломок Эдема? Здешним обитателям обломилось доедать археологический обломок, кусок грандиозного когда-то пирога»[586]. А ведь «пирог в народном мировоззрении — один из наиболее наглядных символов счастливой, изобильной, благодатной жизни»[587].

Что касается самого Обломова, то его фольклорный прообраз — «мудрый сказочный дурак Емеля». За «внешним дурачеством сказочного простака, за житейской беспомощностью и неприспособленностью обнаруживается человек, который всем своим существом укоряет суетный, узко-практический, фальшиво-деятельный мир. Укоряет прежде всего тем, что наотрез отказывается от участия в делах такого мира»[588]. Такой мир, по мнению Лощица, овеществлен в европейской активности Андрея Штольца. В его невероятном и саморастратном, в понимании Ильи, умении всюду поспеть со всей очевидностью проглядывает «почти уже и не человеческая способность». «Дьявольским» соблазнам подвергает он и «круглого» Обломова, покушается на его душу — Обломовку. «Вот и столкнулись, — подводит итог Лощиц, — на полном разгоне неповоротливая Емелина печь и жаркий паровоз, сказка и явь, древний миф и трезвая действительность середины XIX века»[589].

Противостояние «русской печи» и «европейского паровоза» актуально и отчасти даже катастрофично для нашей отечественной действительности во все времена. В причудливом, иначе не скажешь, мышлении Михалкова, спасительной для нашего национального бытия видится, скорее, идеология Обломова, чем практицизм Штольца. Михалков охотно воспроизводит то обстоятельство, что миф Обломовки останавливает развитие своего героя на стадии своеобразного младенчества, неоторванности от материнского лона. Обломов — дитя в самом высоком, может быть, евангельском смысле. И пока он остается таковым, Обломовка готова принимать его в себя, оберегать таким образом, заслонять от угрожающего мира цивилизации. Вот только нет ответа на вопрос — как в меняющемся мире возможна сама Обломовка.

Обломов и остается навеки дитятей — и в романе Гончарова, и в фильме Михалкова. Даже тогда, когда символически оплодотворяет своей «голубиной» энергией почвенной «русскости» Ольгу Ильинскую. Это один из самых выразительных эпизодов фильма. В грозовую ночь, во время любовного свидания, Ольга (арт. Е. Соловей), вся озаряемая небесным светом, целует руки Ильи Ильича (арт. О. Табаков), переживая в этот момент, может быть, самое высокое наслаждение в своей жизни. Молнии, дождь, само имя героя — Илья — все это вполне укладывается в смысловой ряд мифологического брака Неба и Земли. Герой передает всю богатырскую силу своей любви, почерпнутую от матери-земли, от «блаженной» Обломовки, Ольге. Не Штольц, а именно Обломов насыщает своей философией жизни Ольгу Ильинскую, исполняя свой человеческий долг на земле.