Русское молчание: изба и камень

Бодлер всегда эпатировал современников: презирал французов, ненавидел бельгийцев, поносил любых буржуа, приходил в ужас от американизма, восхищался последними романтиками – от Альфреда де Виньи до Эжена Делакруа, – завидовал успехам Виктора Гюго, мечтал писать романы, которые принесли бы ему доход. Лентяй по природе, он достаточно много работал, переведя почти всего Эдгара По на французский язык. Его высказывания точны и абсолютно современны: «Цивилизация – это не газ и электричество, а стремление стереть следы первородного греха». Он писал изумительную короткую прозу, критические статьи, блестящие обозрения выставок, что давало передышку, но никак не спасало ситуацию в целом: нужда постоянно душила его. Но, как справедливо замечает Труайя, будь он богатым и живи в замке, по существу ничего бы не изменилось – он все равно бы страдал и жаловался на жизнь. Подобно Ницше в философии, который дал большинство интеллектуальных сюжетов XX столетия, «проклятый Бодлер» стал поэтом на все времена, став прообразом многих будущих поэтических судеб.

Ирония судьбы: Бодлер на исходе жизни зачем-то безуспешно пытался попасть в Академию, а Анри Труайя, написав несколько романов и беллетризованных биографий, в конце концов стал «бессмертным». Так что не пишите стихи. Пишите романы и жизнеописания, и будьте счастливы.

Жан-Поль Сартр или «Плохие мальчики»

Лучше всего об истоках экзистенциалистского движения написала его участница – Симона де Бовуар: друзья ее юности Поль Низан, Эрбе, Сартр «безжалостно развенчивали всякого рода идеализм, поднимали на смех “прекрасные души”, “благородные души”, все души вообще, а еще “состояние души”, “духовную жизнь”, “чудесное, таинственное, исключительное”. При любой возможности – в разговорах, шутках, своим поведением – они демонстрировали, что человек – это не дух, но тело, мучимое потребностями и брошенное в жестокую авантюру».[211]

В мемуарной серии «Мой XX век» вышла книга Жана Поля Сартра «Человек в осаде». В отличие от большинства философов XX века экзистенциалист № 1 обладал исключительным литературным дарованием, о чем свидетельствуют и его роман «Тошнота», и пьесы, и воспоминания о детстве «Слова» (1964) (помимо нее в книгу вошли фрагменты «Дневников странной войны» (1939–1940), несколько эссе и интервью). Именно за «Слова» ему была присуждена Нобелевская премия, от которой он горделиво отказался как от премии «буржуазной». Это единственный случай в мировой литературе, когда писатель без давления извне не принял столь престижную награду. Французы нередко называют XX столетие «веком Сартра» – по аналогии с тем, как XVIII век именуют «веком Вольтера». Похвала, впрочем, не слишком чрезмерная для тех, кто понимает, кем на самом деле был Вольтер.

Сартр страстно желал быть и стал кумиром левых интеллектуалов канувшего в бездну столетия. Он был философом, критиком, публицистом, политиком, но, прежде всего, – «абсолютным писателем» в традициях галльской словесности, где письмо является основанием культуры. В этом смысле он был настоящим «графоманом» – объем его наследия насчитывает несколько десятков томов. Но, в отличие от своих коллег, ему было мало быть просто писателем и потому он постоянно изменял литературе, выступая как публицист и общественный деятель, желающий влиять на судьбы мира. Именно в этом качестве он стал выразителем бесчисленных иллюзий и заблуждений западной интеллигенции. Последовательно он был «философом отчаяния», попутчиком коммунистов, «борцом за мир», либеральным марксистом и даже маоистом. И в публицистике странным образом исчезала определенная глубина его литературнофилософских текстов. Пожалуй, нет таких нелепостей, которые бы он не сказал о социализме, коммунизме, СССР и Китае. Дихотомия этих высказываний проста: есть «реакция» и есть «прогресс». «Реакция» – это христианство, буржуазия, империализм, традиция, и т. д. «Прогресс» – это марксизм, экзистенциализм, социализм (при всех недостатках), Хрущев, Кастро и Мао.

В 1939 году он написал резкую рецензию на роман Набокова «Отчаяние» как образец «реакционной» эмигрантской литературы. (Обиженный Набоков с тех пор назвал его не иначе как «французский журналист Сартр».) Это очень типично для Сартра и его окружения. Позднее они будут зачитываться какой-нибудь «Битвой в пути» или «Поднятой целиной», но «осколки» великой русской философии и литературы, которые доживали свои дни на соседних улицах Парижа, они не удостоили вниманием. Можно было восхищаться Фиделем, но не дай бог похвалить хоть за что-нибудь католицизм, и уж тем более Папу. Левый, но в сущности буржуазный бомонд прощал Сартру все прегрешения, при этом не прощал Эзра Паунду – Муссолини, а Борхесу – Пиночета.