Русское молчание: изба и камень

С другой стороны, нельзя не признать, что Власть в разных странах прислушивалась и даже заискивала перед Сартром. Возможно, именно поэтому 10 апреля 1980 года в последний путь его провожал «весь Париж». Сегодня, когда фигур такого масштаба больше нет, подобное трудно представить. Власти в большинстве стран откровенно плюют и на интеллектуалов, и на общественное мнение.

Сартр писал беспрерывно, сутками, страдал бессонницей, принимал барбитураты и в конце жизни почти полностью ослеп. При этом он успевал заниматься политикой и всегда, разумеется, на стороне сил «прогресса». Но, как заметил один французский философ, его современник (Эмиль Чоран), – в XXI веке «прогресс» может зайти так далеко, что Гитлер и Сталин покажутся мальчиками из церковного хора. Будем надеяться, что он ошибался.

Любовная речь интеллектуала

В языке рабство и власть переплетены неразрывно. Если назвать свободой не только способность ускользать из-под любой власти, но также способность не подавлять кого бы то ни было, то это значит, что свобода возможна только вне языка. Беда в том, что за пределы языка нет выхода: это замкнутое пространство. Выбраться из него можно лишь ценой невозможного..

Ролан Барт

Как ни странно, философы и критики – могильщики литературы, долгие годы занимавшиеся то похоронами романа, то смертью автора, то умиранием искусства, – время от времени сами одержимы наивно-честолюбивым желанием сочинить что-то непосредственно о жизни – повесть или роман. Ролан Барт, похоронивший Автора еще в 1968 году, не был исключением. В 1970-е годы он, тем не менее, раздумывал над созданием прозаического произведения. Роман он так и не написал, но в 1977 году в Париже появилась книга с интригующим названием «Фрагменты любовной речи» (Fragments d’un discours amourex), ставшее наиболее читаемым произведением известного семиолога и выдержавшее в течение одного года тираж в 80 000 экземпляров.

Что же такое «Фрагменты любовной речи», изящно изданные на русском языке под названием «Фрагменты речи влюбленного» во вполне читабельном переводе Виктора Лапицкого и под неусыпным редакторским оком Сергея Зенкина? Это не совсем проза, не исповедь, не семиотика или аналитика литературы, но и то, и другое, и третье вместе. Текст написан от первого лица: ветеран и классик французского структурализма медитирует по поводу собственного любовного опыта, вкупе с размышлениями над некоторыми текстами мировой литературы. Это, прежде всего, гетевский «Вертер», затем Фрейд, Пруст, Стендаль, Платон, Ницше, Дени де Ружмон («Любовь и Запад»), Киркегор, Флобер и т. д., причем философские и аналитические тексты превалируют над любовной прозой. Уже оглавление фрагментов интригует, кажется, что разговор пойдет о чем-то очень существенном: «Я безумен», «Изгнание из воображаемого», «Истина», «Нежность», «Непознаваемый», «Непристойность любви», «Похвала слезам»… Продравшись с большим трудом через бесконечное предисловие С. Зенкина (оно занимает почти четверть всей книги) и короткое вступление самого Барта, читатель пускается в увлекательное путешествие: «Итак, слово берет влюбленный». Бартовский влюбленный несчастен, это опыт мучительной неразделенной любви, поэтому столь часты отсылки к «Вертеру». Траектория его речи начинается с самоуничижения, с чувства вины, растерянности, ощущения собственной аномальности, неуместности, доходящего до безумия состояния человека, лишенного кожи, плененного и порабощенного. Наконец, следует период недолгого счастья, тут же срывающийся в кризис любви и обвал: персонаж близок к самоубийству…