Русское молчание: изба и камень

Бовуар, в отличие от своих академических последовательниц, постоянно обращается к опыту мировой литературы – художественные образы действуют намного сильнее, чем социологические или статистические данные. Она цитирует маргинальные и малоизвестные тексты, которые действуют не менее сильно, чем классические. Она приводит фрагменты из романов, дневников, частных писем тех, кого она называет «мученицами любви», женщин разных эпох и столетий – их жалобы, гнев, ненависть, плач и стон, свидетельства безмерной любви, жертвенности, самоуничижения и самоотречения одновременно – от любовницы Виктора Гюго Жюльетты Друэ до Колетт, Кэтрин Мэнсфильд или своей подруги Виолетты Ледук… Лучше всего эту полифонию чувств выразить словами самой Бовуар:

«В “Адольфе” Бенжамен Констан едко описал путы, которыми оплетает мужчину слишком возвышенная женская страсть. “Она не скупилась на жертвы, потому что единственной заботой было заставить меня принимать их”, – говорит он об Элеоноре. Действительно, жертвы, которые принимает любовник, превращаются в опутывающие его обязательства, при этом он лишен преимущества выглядеть человеком, который что-то дает сам. Женщина требует, чтобы он с благодарностью нес крест, который она на него возлагает. И ее тирания ненасытна. Влюбленный мужчина властен, но, если он получил то, что желал, он дает женщине определенную свободу и чувствует себя удовлетворенным. Что же касается взыскательной женской преданности, то она не знает границ…»[215]

Парадоксальным образом феминистический пафос книги перечеркивается размышлениями о «влюбленной женщине» и заключительным пассажем этой главы: «Любовь в самом патетическом виде представляет собой проклятие, тяготеющее над женщиной, запертой в женском мире, не способной обходится без посторонней помощи.

Бесчисленные мученицы любви свидетельствуют против несправедливости судьбы, предлагающей им в качестве единственного спасения бесплодный ад».[216]

Это написано более 60-ти лет назад о жизни и отношениях предыдущих веков. Что изменилось сегодня? На первый взгляд – все. Многие говорят о наступлении эпохи нового матриархата. Радикальный феминизм, как бы над ним не иронизировали, достиг того, о чем женщины минувших дней даже и не мечтали. Помимо прочего, феминизм привел к столкновению, борьбе, «вражде полов» и их отдалению друг от друга, о чем свидетельствует не только значительная часть литературы XX века, но и очевидный рост гомоэротизма. Но изменилась ли «влюбленная женщина» так же фундаментально, как переменилась ее социальная, психологическая и даже политическая роль в обществе? В какой степени изменилась биоантропологическая природа человека? Социальные перемены лежат на поверхности. Но насколько они затронули глубинные онтологические сущности, не меняющиеся веками? У меня нет ответа на этот вопрос.

Бедняк, богач (Леон Блуа)

Что может быть очевиднее? Сначала Моисей осудил свой народ за поклонение Золотому Тельцу. Затем христианство учинило исторический скандал, закрыв богатым вход в Царство Небесное. Многие максимы Нового Завета можно толковать по-разному, но то, что верблюду легче пройти в угольное ушко, чем богатому в Рай, истолковать иначе никак нельзя. Но, увы, за три тысячи лет мало что изменилось. Христианство изначально проповедовало бедность, тысячи общин, монашеских и рыцарских орденов принимали обет нестяжания. Но люди есть люди, и несмотря на проповеди, исторические перемены и катастрофы искушению богатством немногие могли противостоять. Церковь, как западная, так и восточная, неизбежно должна была пойти на компромиссы и признать то, что существовало испокон веков. Западные, восточные, русские монахи и святые отрицали это своей жизнью вновь и вновь, но все возвращалось на круги своя. Даже «мрачное средневековье» не смогло радикально изменить ситуацию, а говорить об этом в новейшие времена стало как-то совсем бессмысленно. «К чему бесплодно спорить с веком, обычай – деспот меж людей».

И, тем не менее, в богатейшей и самой буржуазной стране мира – прекрасной Франции – нашелся человек, сделавший проповедь бедности – ив метафизическом, и в буквальном смысле – делом своей жизни. Его звали Леон Блуа. Многие французы почитают его великим мыслителем и писателем, но на протяжении почти столетия после его смерти (он умер в 1917 году) на русский не было переведено ни одной его строчки. И вот впервые его сочинения в достаточно представительном объеме появились у нас (издательство «Русский путь»). В книгу вошли программные вещи – памфлет «Кровь бедняка», избранные отрывки из «Толкования общих мест» и предсмертный очерк «Душа Наполеона». Текстам предпослано короткое вступление Никиты Струве, за которым следует пространная работа Николая Бердяева, впервые заметившего Блуа еще в начале XX века и написавшего о нем необыкновенно проникновенный текст под названием «Рыцарь нищеты» (1914 год).