Русское окно

На самом дне стеклянной полки, среди книг о кислотных дождях и антологии индийских сказок, тонкий зеленый переплет, белые буквы: Штефан Гурецки – «Невидимый мир». Он снял книгу с полки. На корочке фотография: очертания человека на трамвайных рельсах, в перспективе уходящих в темную ночь и исчезающих за далеким углом. Фасады напоминают белградскую улицу, по которой он часто ночами возвращался домой. Открывает книгу, первая фраза: Он страдал от известного нервного напряжения, которое в течение последних лет полностью захватило его ум. Инстинкт в этот раз не обманул его – он нашел подходящее чтение, которое поможет скоротать часы, проведенные в поезде. Он отложил книгу до Ганновера, чтобы начать чтение после него. До Будапешта целый день езды. И еще ночь до Суботицы. Выйдя из магазина, наугад открывает зеленую книжечку. Внизу страницы: …жил в Европе между войнами, в Европе без границ, в мире, который всего лишь антракт между двумя спектаклями. Жил в структуре цирковых династий, в мире «Юлиуса Майнла», эмблема которого – голова негра в красной шапке – сопровождала его во всех путешествиях.

Поезд тронулся. Мелькают фасады из красного кирпича, на мгновение появляется серая поверхность Альстерского озера. Следующая станция Гамбург-Альтона. В купе он один, на сиденье у окна, по ходу поезда. Первую фразу мы знаем наизусть. Прочитаем ее еще разок. Страдал от известного нервного напряжения, которое в течение последних лет полностью захватило его ум. Кондуктор на минуту-другую прерывает чтение, выходит из купе, закрывает двери. Руди входит в «Невидимый мир».

Его звали Фабиан Мазурски. Его могли звать Мартин Конрад или Лео Рупени. Под любым именем он прошел бы все тот же путь. И неважно, в каком городе, в каком государстве он был занесен в книгу регистрации новорожденных. Потому что по соседству говорили на корейском и болгарском, а также на немецком и венгерском или итальянском, французском, русском. На одном углу в мире Фабиана пели на неаполитанском, на другом в сумерках рычали львы. Запах печенья с миндалем и имбирем, которое пекла фокусница Жизель, много лет спустя он увидел в пекарне Домодоссолы. Да, он мог видеть запахи, благодаря этому свойству он принадлежал к миру цирка, он умел ходить по краешку каждой мысли, которая проявляла к нему наклонность. Отец поздно вечером приводил его к клетке со львами. Он садился совсем у самой решетки и, затаив дыхание, смотрел на отца, который терпеливо готовил зверей к представлению, пока не добивался от них точности, от которой Фабиану делалось тоскливо. Мама тренировалась до обеда. Но и трапецию он тоже не любил. Свое место он нашел среди жонглеров и рано показал способность работать с кольцами, мячиками и булавами. Когда много лет спустя он устроился в «Ветроп», некоторые его способности удивили комиссию. Он подхватывал тарелки, когда они неминуемо должны были разбиться, пробирался меж столами вагона-ресторана, демонстрируя идеальную гибкость тела.